издевкой. Приложила к ране смоченный перекисью спонж, стараясь не прикасаться пальцами к коже Никиты. — Очень советую записаться на бокс. Или на капоэйру. Раз уж ввязываешься в драки – пригодится.

— Не веришь, значит? – подмигнул, и поморщился от новой порции перекиси. — Может, мне при тебе «Сереженьку», – он произнес это имя с отвращением, — отделать по-настоящему? Не играясь, не напрашиваясь на удары, чтобы одна упрямая юмористка меня лечила?

Я лишь фыркнула, и продолжила «лечить». Вернее, как лечить? Промокала ватными дисками раны, оказавшиеся на проверку не страшными и смертельными, а просто глубокими царапинами.

Ничего, до свадьбы заживет!

— Ай, больно, – вдруг взвыл Никита, и я автоматически приблизила свое лицо к его лицу.

Начала шумно дуть на рану, как с Лизкой делаю, когда умудряется пораниться. А Никита взял, и рассмеялся.

Снова развел!

— Дуй дальше, мне ужасно больно, – он обхватил мое лицо ладонями, удерживая на месте рассердившуюся меня. — Могу постонать для достоверности.

Он и правда выдавил из себя мучительный, но карикатурный стон:

— Умираю!

— Артист, – фыркнула я, но почему-то не отодвинулась.

Кожа под его пальцами горит, он будто отпечатки свои на мне оставил. Метки. Клейма – чертовски приятные и желанные.

Глаза с плавающими в них золотыми искорками совсем близко. Никита смотрит на меня не смущаясь, не то что я. Точно показывает, что хочет, и зачем позвал на самом деле.

И на минуту мне приходит в голову мысль, что да, он артист, конечно, но вообще, он – взрослый мужчина. В игры играет только потому, что рядом я, которая хоть и была замужем, но, по сути, нормальных отношений не знаю. Опытные мужчины такое обычно видят, раскусывают.

Вот и Никита меня раскусил, и потому не говорит прямо, а играет. Так ведь?!

Может, скинуть это платье, шокировать его этим поступком, и потянуть в спальню? Я же взрослая, и хочу этого – отрыва, страсти, чтобы ночью желанная тяжесть, а утром – приятная боль в мышцах. И нега, и бабочки в животе.

Вот эти самые бабочки и пугают. Нафига они мне? Бабочки поселятся надолго, а Никита уйдет. Трави потом этих бабочек!

— И опять ты пыхтишь, – рассмеялся Никита, с сожалением отпуская меня. — Надя-Надя, ты такой ребенок, оказывается. Выдыхай давай, не накинусь я на тебя.

— Почему это?

К своему ужасу, я спросила это обиженно и разочарованно. Кошмар какой.

— Сбежишь, струсишь в самый последний момент, – произнес он уверенно. — Расслабься. Хочешь, квартиру покажу?

— Хочу, – торопливо ответила я, скрываясь от смущения.

Я права была. Права! Никита по моим правилам играет, потому что считает меня великовозрастным ребенком. Была бы я как все нормальные женщины, он бы открыто сказал.

Не о любви, тут я себя не тешу.

Но хочется-то любви!

А еще… еще, наверное, будь на месте Никиты другой красивый мужик, я бы может и не против была. Вот так, без обязательств. А с ним без обязательств не хочу. Вернее так: с ним хочу, но без обязательств с ним – нет.

— … вот еще одна спальня, – закончил Никита экскурсию по своему дому. — Ну как тебе?

— Холостяцкая берлога. Пустовато, но вполне неплохо.

— Купил уже вместе с мебелью, – пожал он плечами. — Есть такая услуга: покупаешь квартиру в новостройке, и на сайте выбираешь вариант обстановки. Ткнул в первый попавшийся. Не хотелось заморачиваться с холодильниками и прочей чушью. Вполне сносно, жить можно. Кстати, – оживился мужчина, — Лизе есть с кем остаться?

— Она у подруги, – язык не слушается, мы в спальне, свет в которую проникает из коридора.

Сумрачно, интимно.

— Я написала, что могу задержаться, – чуть более хрипло чем принято добавила я, и взглянула на Никиту.

Мне кажется, или между нами искры? А еще эта кровать… удобная, наверное.

… а на груди Никиты удобно засыпать, интересно?

Никита что-то уловил в моем взгляде, в голосе. Хищно раздул ноздри, и сделал шаг ко мне. Встал так близко, что у меня мурашки по коже побежали, сконцентрировавшись в животе, и образовали то ли комок страха. То ли желания.

— А подруга что? – низким голосом уточнил Никита.

Я потеряла нить беседы. Подруга? Какая подруга? Ааа…

— Она написала, что я могу гулять хоть всю ночь, – сделала шаг назад, и мужчина усмехнулся.

И снова сделал шаг мне навстречу, как охотник почувствовав дичь.

И мне чертовски приятно быть дичью. Ужас какой!

— Всю ночь, значит? Может, и часть утра?

— Думаю, не стоит, – промямлила, уперевшись спиной в стену.

— Значит, только ночь на первый раз, – он упер обе ладони в стену, заковав меня в клетку. — Или сбежишь?

Я не знаю.

Я не уверена.

Я хочу… то ли только поцелуя, то ли большего.

Еще я хочу сбежать.

— Я…

— К черту, – зло рыкнул Никита, перебивая меня.

Обхватил мой подбородок ладонью, и впился в мои губы поцелуем.

НИКИТА

В последнее время утро было тем еще шлаком. Нелюбимая работа, странный коллектив.

Еще и Надя из головы не выходила. Какая-то она вся… не знаю… девочка.

Ранимая, уязвимая.

Обычно раздражало, когда взрослые женщины пытались в инфантильность играть. Даже брезгливость вызывало. А Надя… Надя не бесит. А очень даже наоборот.

Кажется, я думал, что нам может быть весело месяц? Хм, думаю, дольше. Нужно вернуть ее в офис, зиму с ней проведем, на острова слетаем, а потом… потом будет «потом».

Слышу тихое «Боже», и сдерживаю улыбку. Глаза не открываю. Чувствую, как простынь, которой мы оба укрыты были, слетает с меня, и приятное тепло рядом исчезает.

— Ой, – снова тихий писк, и меня накрывает исчезнувшей было простыней чуть ли не по глаза.

Я чуть ли не в голос смеюсь. Ну Надя! Вот как ты умудрилась-то такой скромницей остаться? Будто в монастыре росла.

И ведь муж был, ребенка родила. Почти двадцать шесть лет ей, но все еще не женщина, а девчонка.

По-прежнему не открываю глаза, слушаю, и внутренне смеюсь. Надя тихо ходит по комнате, пыхтит, вещи собирает. И, я абсолютно уверен, накручивает саму себя.

Та-а-ак! Кажется, кто-то излишне скромный направился к выходу из комнаты?!

— Сбегаешь? – лениво поинтересовался, и поднялся на локтях.

Надя вздрогнула, обернулась.

И меня нежностью сразило. Именно нежностью. Щеки у Нади разрумянились, глаза широко открыты, напуганные. Пытается