– Замечательное, папа, спасибо.

– А какой фильм вы смотрели? – поинтересовалась Иоганна, как показалось Биргит, с подозрением.

– «Под пламенеющим небом».

– Интересный?

– Да, отличный, – ответила Биргит, ни на кого не глядя. – Но что-то я устала. Пойду лягу.

Готовясь ко сну, она думала, почему так не хочет рассказывать родным о Вернере. Конечно, скрывать было нечего – он был из хорошей семьи, во всяком случае, судя по тому, что жил в Эйгене, одном из самых престижных районов Зальцбурга. Он был солдатом, чего тоже стыдиться не стоило, и судя по его ответам на её расспросы о Рождестве, он был католиком. Так почему бы с гордостью не рассказать всем, что у неё теперь есть поклонник, молодой человек?

Она задумалась о его одобрении поступков Гитлера, о пренебрежении к евреям. Представила, как отреагировал бы отец на его вроде бы разумные слова, и что-то в ней сжалось от стыда и страха. Но он такой милый… и я ему нравлюсь. Он целовал меня…он думает, что я красивая, хотя никто так не считает, кроме него.

Биргит посмотрела в зеркало, собираясь, как обычно, придирчиво изучить своё отражение – круглые щёки, маленькие глазки, мышиного цвета волосы. Но несмотря на всё это, её лицо сияло, губы были изогнуты в лукавой улыбке. Неужели Вернер в самом деле считает её красивой?

Как ни удивительно, так и было. Она вспомнила, как он смотрел на неё, каким тёплым и пристальным был его взгляд. Но её мучил страх, что он может исчезнуть так же внезапно, как и появился, что всё это может оказаться лишь шуткой, лишь пустыми мечтами. А что до его мнения о Гитлере – это ведь просто мнение. Просто убеждения, взгляды. Они не делают его плохим человеком.

И всё-таки Биргит казалось, лучше держать его в секрете, по крайней мере пока. Может быть, она расскажет семье о Вернере, когда узнает его чуть лучше, когда он озвучит свои намерения. Её охватило волнение – она представила себя в белом платье, с цветами в руках, в проёме церкви Святого Блазиуса, залитую солнечным светом.

Так же быстро, как увидела эту сцену, Биргит постаралась её отогнать. Не стоило слишком искушать судьбу или Бога. Всего этого с ней могло никогда не случиться – но впервые в жизни ей казалось, что могло.

В январе, после Рождества, по-прежнему храня свою сокровенную тайну, Биргит отправилась с Вернером на прогулку вдоль реки Зальцах. По воде, покачиваясь, плыли неровные льдины. Воздух был ледяным, колючий ветер дул с Зальцкаммергута, и Биргит плотнее закуталась в пальто, а Вернер, очень представительный в униформе Бундесвера, низко надвинул на лоб фуражку, туго обвязал шею шерстяным шарфом.

– На следующей неделе я возвращаюсь в Иннсбрук, – сказал он, идя с ней рядом, рука об руку. – Я буду скучать по тебе.

– А я – по тебе, – призналась Биргит, вкладывая в эти слова больше чувства, чем ей представлялось возможным. Они виделись лишь несколько раз, но даже эти несколько встреч её изменили. Когда он смотрел на неё таким восхищённым взглядом, так тепло ей улыбался, она вся преображалась, наполнялась светом, и ей казалось, от неё исходит сияние.

– Ты будешь мне писать? – спросил он, и счастье раскрылось в её душе, как цветок.

– Да, конечно… если ты хочешь.

– Хочу. – Он посмотрел на неё очень серьёзным взглядом, взял её ладони в свои. – Может быть, я не должен так говорить, но я рад, что полиция разогнала то собрание. Иначе я никогда не встретил бы тебя.

У Биргит вырвался сдавленный смешок. Ей не хотелось говорить и даже думать о том собрании.

– Я тоже рада, хотя тогда была в ужасе.

Он крепче сжал её руки и наклонился к ней, чтобы поцеловать, прежде чем они продолжили путь. Биргит словно не шла, а летела, и ей казалось, она сейчас вознесётся над тротуаром. Она ему нравилась. Искренне нравилась. Засыпанный снегом мир мерцал новыми возможностями, мечтами, которые казались бесконечно далёкими, а теперь стали удивительно доступными.

Уже смеркалось, когда они расстались у Моцартштега – он направился на восток, к Эйгену, а она побрела по мосту к старой части города. Он хотел проводить её до дома, но она сказала, что ему не по пути.

– Мне начинает казаться, что ты от кого-то меня скрываешь, – заметил он, в шутку погрозив ей пальцем, и Биргит вспыхнула. Он удивлённо посмотрел на неё, и игривое настроение его покинуло. – Правда скрываешь?

– Не то чтобы, но… – Биргит вспомнила о разговоре с Иоганной в Рождество. Сестра до того ей не поверила, что Биргит даже стало обидно, хотя в то же время было приятно видеть Иоганну в таком замешательстве. А что касается всех остальных членов семьи – если Вернер при них выскажется о евреях в своём духе, лучше не представлять их реакцию.

– В следующий раз, как приеду в Зальцбург, – серьёзно сказал он, – познакомишь меня с семьёй.

– Хорошо. – Биргит представила, как гордо входит в дом на Гетрайдегассе под руку с Вернером, вся семья смотрит на них, изумлённая, а сёстры немного завидуют. А что касается его слов о евреях… ну, он же не сказал ничего плохого, верно? – Если ты так хочешь.

– Очень хочу.

– Ладно, хорошо. В следующий раз.

Она едва не приплясывала, спеша домой вдоль Моцартштег после того, как они попрощались. Её сердце переполняли радость и восхищение. Каким добрым он был, каким внимательным и уверенным! Жизнь ощущалась совсем иначе, чем всего несколько недель назад.

– Биргит!

Услышав резкий тон, каким учитель обычно отчитывает нерадивых учеников, Биргит замерла посреди моста, схватившись за железную балюстраду. Она медленно обернулась. К ней шла Ингрид – её лицо было бледным, глаза блестели, полы длинного пальто развевались за спиной, как вороньи крылья.

– Ингрид… – Биргит захлестнуло чувство вины, когда она увидела во взгляде женщины осуждение и гнев.

– Почему ты больше не приходишь на собрания?

– Я… – Биргит, пристыженная, осеклась. Она собиралась и дальше их посещать, но за рождественской суматохой и свиданиями с Вернером совсем о них забыла. Теперь полузабытые воспоминания нахлынули на неё с новой силой – памфлеты, полиция, важность всего этого. Она понимала, что всё осталось прежним.

– Я видела тебя с этим солдатом, – продолжала Ингрид, сердито сузив глаза. – Как ты думаешь, что с ним скоро случится?

– Случится? – Биргит непонимающе уставилась на неё, думая, может ли Ингрид как-то навредить Вернеру. Вдруг она слышала его слова о коммунистах? Но они ведь были не слишком оскорбительными?

– Когда Гитлер войдёт в Австрию, – с раздражением объяснила она, – твой кавалер вступит в ряды вермахта.