отсюда, — прошептала Регина, зябко передернув плечами.

***

— Э-э-э, как бы. Сеньор, это вы?

Олли с сожалением отвлекся от мясной похлебки и посмотрел на крестьянина, топтавшегося у стола.

— Нет, не я.

— Но, как бы, это. Жан я. По соседству с Милой у меня дом.

— Я помню тебя, Жан. Что ты хотел?

— Родила она.

— Мила?

— Ну да. Сказали, что вы, сеньор, вроде как и не вернетесь. Злые люди вас извели. Так она как узнала, так той же ночью и разрешилась.

— Кого?

— Парня. Такой крикливый. В общем, сын у вас, сеньор, вроде бы как.

— А сама она?

— Кто?

— Мила!

— А что ей? Девка молодая, цветущая. Вот ужо радости ей будет прям, когда вы, сеньор, возвернетесь.

— Точно. Сплошная радость.

Крестьянин расплылся в улыбке, продолжая переминаться с ноги на ногу, явно что-то ожидая. Понятно что.

Олли мысленно чертыхнулся и протянул ему монету. Медную. Хватит с него.

— Ну вот, счастья вам, сеньор, как бы всего хорошего.

— И тебе того же, Жан.

Олли обмакнул кусок лепешки в похлебку. Значит, сын. Сын — это хорошо.

На фоне бледно-голубого июньского неба из-за ромашек поле казалось белым. Оно простиралось до горизонта и напоминало облако, случайно прилегшее отдохнуть на землю.

Олли захотелось набрать цветов. Конечно, Миле больше понравится графское серебро, а букет отправится на корм скотине. Он все это прекрасно понимал, но все равно захотел нарвать ромашек. Пожалуй, он слегка увлекся, и в итоге набрал целую охапку белых цветов.

Дымка решил, что это угощение для него, и Олли едва удалось отбиться, закрываясь локтями.

Так они и шли. Олли, неся двумя руками ромашки, а за ним серый конь, который так и норовил отщипнуть цветок-другой.

Дом был уже рядом. Перейти через мост, подняться на холм и затем спуститься с него.

Сын сейчас совсем кроха. Похож на туго запеленатую гусеничку. Интересно, какие у него глаза, нос, уши, волосы. Хотя, волос, наверное, еще нет. И он пищит все время. А когда спит, кривит маленький рот.

Дымка опять потянулся через плечо к букету. Потом резко шарахнулся в сторону, ударился боком о перила.

Олли потерял целое мгновение, пока смотрел на коня. И еще одно драгоценное мгновение на то, как уносит река ромашки.

С двух концов моста к нему шли люди. И он был один посередине.

***

Тишина не была абсолютной. Где-то что-то скреблось. Слышался звон, будто железом задели о железо. Кто-то заорал, но быстро затих. Невнятный звук голосов.

Олли открыл глаза. Низкий потолок, каменные стены. Вместо одной из них решетка, сквозь прутья пробивается слабый отсвет факелов. Почти не сыро. И не холодно. Почти.

Большая охапка сена, не свежего, но и не гнилого. Понятно, что подвал. Скорее всего баронский — вряд ли он кого-то еще мог заинтересовать.

Жаль букет ромашек, который уплыл вниз по реке. Думать об этом глупо.

Скорее всего, о его появлении предупредил Жан. Интересно, от барона он получил такую же медную монету или больше? Хотя два медяка всегда лучше, чем один.

Трудно дышать, будто горло сдавил тугой воротник.

Олли поднял руку. Пальцы нащупали стальной ошейник, запертый на обычный болт. Ошейник крепился короткой цепью к стене. Десять звеньев хоть и давали некоторую возможность для маневра, но не лечь, ни встать не позволяли.

Наверное, все могло быть и хуже. Сейчас он немного отдохнет и ослабит болт. Дышать станет легче. Остальное не так и важно.

***

— Ублюдок недоделанный! Нужно было тебя еще в детстве придушить.

Олли открыл глаза. Над ним возвышался барон д’Экраф. Из-за низкого потолка он сутулился и пригибал голову. Выглядело это смешно.

— Что скалишься, отродье? Ожерелье слишком свободное?

Барон дернул ошейник. Несколько долгих мгновений Олли совсем не мог дышать. И первый вдох после этого рывка был болезненный, будто он не воздух проталкивал сквозь горло, а горячую смолу.

— Задание было простейшим. Доставить письмо. Что сложного? Любой крестьянин бы справился. Но отродье Форе даже тут сумел все испоганить. Дерьмо! Ничтожество! Бедная Элинор!

Барон с досадой плюнул и вышел. Было слышно как он орет стражникам:

— Воду и еду приносить этому не забывайте. И не дай бог, он сдохнет раньше времени! Поплатитесь тогда за свою лень.

***

Олли было четыре года, или около того. Он ехал с отцом через поле и видел перед собой рыжую гриву Огонька. Они ездили в соседнюю деревню и теперь возвращались домой. Торопились, чтобы успеть до самой жары.

Олли хотел спать. Его разбудили рано, когда день только открывал глаза на востоке. Но он очень, очень хотел ехать с отцом. Поэтому проснулся легко и даже съел несколько ложек ненавистной пшеничной каши.

Рядом, почти у самой щеки прожужжал шмель, обдав ветерком. А потом что-то толкнуло отца в спину. И еще Огонек споткнулся, припал на ногу, с усилием выпрямился, сделал еще несколько шагов.

Сильные руки отца подхватили его и швырнули в высокую рожь, в сторону от дороги. Олли свернулся в комок и затих. Что происходило на дороге, он не видел. Смотрел только на василек, который раскачивался перед его носом.

Колосья раздвинулись, и рука в перчатке схватила его за горло, приподняв над землей. Воздух куда-то делся. Олли пытался дотянуться до земли, чтобы обрести опору и дыхание, но земля пропала, и ноги болтались в пустоте.

— Ладно, живи, детеныш. Может, пригодишься еще.

Рука разжалась, и Олли рухнул на землю. Долго смотрел на василек, а потом ползком стал пробираться к дороге.

Отец был там. И Огонек тоже. Они лежали на твердой, высушенной солнцем земле, и из них торчали стрелы, как острые осиные жала.

Их нашли под вечер. Маленький Оливер спал, прижавшись к боку мертвого отца.

Он все это забыл. И вспомнил только сейчас, в баронском подвале.

Элинор была как зимний луч солнца, светлая и неуловимая. Ее любили двое — барон д’Экраф и его рыцарь де Форе. Элинор предпочла рыцаря и старый дом баронскому замку. Д’Экраф смирился. Во всяком случае, сделал вид, что смирился.

Первой у Элинор родилась дочь. Темно-русая и голубоглазая, вся в отца. А потом на свет появился Олли. Тот же бледный солнечный луч. Светловолосый, сероглазый, точная копия матери. И этого барон уже не смог вынести.

Из-за этого был убит отец. Из-за этого мать ушла в монастырь. Из-за этого он сейчас сидит в подвале в ошейнике.

***

Зоря в первый месяц лета занимается еще глухой ночью. Рин отправился в путь,