Но милиционер неожиданно говорит:

– Ладно, езжайте.

Мы и поехали.

* * *

История номер два. Это уже примерно 1975 год. Еду на машине со своим старшим товарищем. Сидоров его фамилия, журналист среднего калибра. Но весельчак.

Проскакиваем на только что зажегшийся красный свет.

Свисток. Он бесстыдно едет дальше.

У следующего светофора его останавливает гаишник, перегородив собою дорогу.

Мой приятель опускает стекло и раздраженно говорит:

– Полковник Сидоров. Спешу, лейтенант. Очень спешу.

– Документики, – говорит капитан.

Мой приятель достает водительские права (это тогда была книжечка), сует в окно и чуть ли не кричит:

– Я же сказал, что спешу! Забросишь на Лубянку, второй подъезд, сдашь охране! – И делает вид, что включает передачу.

Гаишник тут же сует ему права обратно и отдает честь.

Мы едем дальше.

* * *

А то тут говорят, что «наглость – второе счастье».

Первое, друзья. Первое.Пейзаж, портрет и деталь

Саулкрасты, 45 км от Риги

Девушки в длинных белых платьях с желтыми узорчатыми поясами выбегают из дверей парикмахерской и бегут, на ходу раскрывая прозрачные зонтики. Наверное, петь на каком-то народном концерте.

Официантка, совсем юная, школьница на летней подработке, в ярко-белой блузке и длинной узкой темно-бордовой юбке, держит в руках прозрачный поднос, на котором на ярко-белой салфетке стоит бокал темно-бордового вина.

Огромный дуб на фоне вечереющего неба, ветки рисуют не сразу видный круг, как на старинных звездных картах.

Парикмахерша лет тридцати пяти, рослая, крупнорукая, золотоволосая и сероглазая, удивительное сочетание красоты и, не побоюсь этого слова, какой-то сладкой мощи.

Белые незнакомые цветы башенками на мягко стриженном газоне.

На приоткрытой двери церкви – дощечка с надписью «Dievnams atvērts», что буквально означает «Дом Божий открыт». Округлые столетние щербины на каменных ступенях.

Хочется смотреть и запоминать. Но фотографировать совсем не хочется, сам не знаю почему.

У моря сидит красивый старик: крупный, худой, хорошо одетый, с тростью, которая стоит, прислоненная к скамейке. Он в тонком свитере, шортах и сандалиях на босу ногу: ногти по-старчески желтые, но очень ухоженные. Нос с горбинкой, светло-голубые глаза. Морской ветер раздувает его легкие седые волосы.

В руках у него книга, он внимательно читает, время от времени кивая сам себе.

Вот его-то мне хочется сфотографировать.

Но чтобы сделать хорошую фотографию, надо, чтоб была видна обложка книги. А она, вот черт, прикрыта его коленом – он сидит нога на ногу. Надо дождаться, когда он переменит позу или поставит книгу на колено. Ведь из названия сразу станет ясно, кто он. И портрет обретет смысл.

Если это «Доклады Академии наук» – физик или математик. Если пьесы Теннесси Уильямса – скорее всего, режиссер. Если роман Кундеры или Шарова – просто интеллигентный человек.

Наконец он шевелится, берет книгу поудобнее, и я вижу обложку: дикая какая-то картинка и название – «Кобра кусает дважды».

Самое интересное, что это мог быть и математик, и режиссер, и просто интеллигентный человек.

Но портрет как-то не задался.Избавление

почти в упор

Он, некий НН (имя его никому ничего не скажет, но у него есть жена и двое детей, поэтому пусть будут инициалы), – он, этот НН, приехал в город Т. (который давайте тоже обозначим одной буквой) – приехал ненадолго по делам службы, устроился в квартире – вместо гостиницы это выгодно на неделю – и зашел тем же вечером в супермаркет; там не было народу почти никого, а на кассе сидела беленькая кассирша, она же продавщица, лет тридцати пяти самое большее, да и этому НН было хорошо если чуть за сорок; и он сразу ее узнал, хотя за двенадцать лет она изменилась, естественно, но не потеряла ничуть ни прежней миловидности, ни синих глаз, ни легкой улыбки; расплатившись, он окликнул ее по имени – она взглянула на него и вздрогнула, потому что узнала тоже; но он улыбнулся ей так же легко, как она всем, так, как будто мимоходом, и она кивнула и занялась следующим покупателем, но он не отошел от прилавка; сначала сделал вид, что аккуратно укладывает хлеб, печенье, фасованный сыр, пачку масла, банку зеленых оливок с лимонной начинкой, мармелад, пастилу, две колбасные нарезки и один карбонад в вакуумной упаковке, и еще чай в пакетах, и апельсинов пяток, и бутылку вина – все это в белый пластиковый пакет; но косился на нее, пока она не закончила с этим мужиком, у него были творог, йогурт и какая-то мелочь: упаковка батареек, пакет с бритвенными станочками и плоская, как сигаретная, пачка презервативов; сигареты тоже. НН вспомнил, что забыл презервативы, хотя раньше он о них и не думал, они ему были не нужны, но, когда увидел кассиршу, сразу вспомнил.

Вспомнил потому, что вспомнил, как десять или даже двенадцать лет назад приехал в Т. в командировку и в гостинице друг ВС уговорил его взять девушек на ночь; там была своя история: НН хотел взять просто двух – тебе и мне, – но ВС разыгрался, чтоб это были подружки и чтобы с разными фокусами, типа, стриптиз и лесби-шоу; сутенер, паренек деловой и тихий, покашлял и попросил час времени, и через час постучался в дверь номера: у НН был двухкомнатный люкс; однако ВС подвел, к тому моменту напившись совсем уж сильно, просто в стельку, неужто со страха? смешно! но лежал и храпел; так что НН с трудом стащил его с дивана в своем номере – в гостиной своего номера, точнее, – и довел-таки до дому, то есть до его номера, который был этажом ниже; нашел ключ у него в кармане, отпер дверь, толкнул его на кровать и пошел назад – и вот тут, ровно через час, пришел сутенер с двумя подругами, как заказывали. Постучался в дверь: здрасьте, как заказывали, смотрите, годится? Годится, годится! Зачем-то сказал сутенеру, что товарищ напился и спит уже у себя, но что ничего, две так две, даже лучше.

Они были похожие – короткие юбки, каблуки, чулочки в сеточку, – но совсем разные: одна небольшого роста, беленькая и крепенькая – Роза, а вторая длинная, черная, стройная, Лили – как-как? Роза, Роза, так мама с папой назвали, и я тоже Лилия на самом деле, вот так совпало, бывает, ничего, Лили и Роуз – выпить дадут или сразу? Сразу, сразу, пить будем в перерыве. Роза была за главную, дирижер она была, директор безобразия, как сама, хохоча, сказала; Лили иногда, странно сказать, смущалась капельку – но Роза смотрела на нее синими глазами, как туманными фарами, не «противо-», а именно что туманными, как будто из них шел синий туман, – и Лили все делала, что Роза ей приказывала-дирижировала быстрыми жестами своих белых-белых с золотыми веснушками рук.

Было прекрасно. НН никогда не было так прекрасно ни в постели, ни в жизни вообще, хотя у него к тому году уже было много успехов, радостей, наград и побед, не говоря уже о сексе; но тут был даже не секс, даже не радость, не игра и восторг, а что-то выше, какой-то полный отлет души от тела и потом подброс этого тела туда, в облака, где душа; глупо, конечно, думать такое про маленькую забаву с двумя девчонками за деньги – но, однако, именно так. Потом в перерыве Лили натянула платье, побежала в бар, принесла вино; НН внимательно осмотрел пробку и открыл сам и сам выпил свою долю из горла, а девчонкам разлил в тонкие стаканы. Поговорить хотелось – о чем, девчонки, мечтаете? – оказалось, о разном: Роза хотела дом и семью, мужа и много детей и лучше не работать, а Лили – замуж ни-ни, еще чего, мужиков навидалась на всю жизнь, дочкам и внучкам хватит, да на хера они мне; работать в библиотеке, и всё, и всё, и всё, и больше в жизни ничего не надо: выдавать книги и самой читать побольше: «Люблю читать!» «А трахаться любишь? – спросила Роза и поглядела на нее своими глазами-фарами. – Не вообще, а вот как сейчас?» «Не скажу!» – сказала Лили.