«Поверните направо на Фулхэм-Пэлэс-роуд», – сказала австралийка, а в голове Эммы опять зазвучал голос Конни.

Думать о сексе не хотелось, от этих мыслей становилось неуютно. Сексу уделяют незаслуженно много внимания; нас обстреливают им со всех сторон, как кассетными бомбами. В какой-то момент (несомненно, под давлением СМИ и рекламы) Эмма решила, что секс – территория молодых. Конни права, организм не врет; теперь, когда месячные стали жутко болезненными и нерегулярными, сама ее утроба вступила против нее в заговор, а влагалище, пересохнув, присоединилось к бунту. И кто знает, психологические у этого причины или физиологичесикие. О, радостям климакса не было конца: лезли при мытье волосы, накатывали внезапные приступы клаустрофобии, прошибал пот, – ее биологическая функция на земле подошла к концу. Все говорило о смертности. Как человеческое существо она, по сути, свое отжила. Эмма откладывала гормонозаместительную терапию и навешивание на себя окончательного ярлыка менопаузы. Но отрицать факты было нельзя. Хотелось сосредоточиться на других аспектах личности, медитировать, изменить привычное мышление, больше верить в себя. Однако на деле, несмотря на целый год стараний, она не обрела сколько-нибудь ощутимых навыков и сомневалась, что у нее вообще есть к этому способности. Как только Эмма садилась с прямой спиной и закрывала глаза в поисках тишины, тишина исчезала, мысли кружилась вихрем, и в голове гудело от забот, неуверенности и вины. Книга у кровати учила, что надо быть добрее к себе, не погрязать в чувстве вины. Но книга книгой, а ее поведение у Конни было постыдным; простое вгоняло в краску. Ужасно непрофессионально! Конни могла сделать что угодно: убежать, угнать машину…

От нее Эмма поехала прямиком к начальнику – каяться. Однако в конце долгого дня, войдя в кабинет Тома, обнаружила, что тот режется в стрелялку, а на диване разложено одеяло. Она и раньше подозревала, что у него нелады в семье, но не думала, что Том ночует на работе. Тихонько вышла и переосмыслила собственный проступок и будущее Конни: психолог, которому надлежало оценить ее состояние, зашел в тупик – она отказывалась даже разговаривать с ним, равно как и с соцработницей. КТ показала, что с точки зрения неврологии мозг не поврежден. Собственно, Эмма знала, что дело уже сдвинулось, прогресс налицо. В клинике отмечают заметные улучшения: в последнее время Констанс не истерила, не мочилась, не испражнялась, не дралась, не была замечена в непристойном сексуальном поведении, исправно принимала лекарства. Если Эмму отстранят, работу придется начинать по новой. О единственном крохотном прегрешении никому знать не нужно.

«Через четыреста ярдов поверните направо…»

Конни не сбежала и не угнала машину; она проявила доброту и заботу. Эмма сильно удивилась, когда та вдруг заплакала. Явный успех – Конни чувствует. Звук ее плача ужаснул Эмму. Страшное, душераздирающее рыдание, словно тело знает, что она натворила, даже если голова не помнит. Эмме хотелось взять ее на руки, прижать к себе, покачать и сказать, что все будет хорошо. Но очевидно, что не будет. Наоборот, все станет намного хуже. И Эмма трусливо сбежала, как крыса.

«Через триста ярдов поверните направо на…»

Она с удивлением обнаружила, что ждет их сессии. Общение с Конни, хоть и тревожило, оказалось неожиданно бодрящим. Потому ли, что Конни не лжет? Все мы, остальные, отпетые лгуны. С Конни Эмма чувствовала, что идет по прямой линии в кривом мире. И теперь не могла свернуть, слишком далеко зашла. Сейчас, например, она ясно ощутила, что скучает по ее хриплым беспощадным комментариям.

«Двигайтесь прямо восемьсот семьдесят пять ярдов».

Утром она поссорилась с Саем. Сама напросилась на скандал. Он заявил, что она помешалась «на этой психопатке». Ее страшно оскорбили: а) его бульварные выражения; б) навешивание ярлыка. Он все сильнее проявлял пассивную агрессию и, когда она указала на это, обозвал ее лицемеркой. «Все на чем-то помешаны», – услышала она свой голос. Но так ли это? Или она вправду помешалась? Ей всегда было свойственно чрезмерно увлекаться: от Энид Мэри Блайтон до «Сьюзи энд зе Бэншиз»[6] и серийных убийц. Сай, очевидно, не понимает, что только так она и может работать: ей нужно забраться этой женщине в голову, так сказать, сунуть ноги в ее туфли. (Конни в самом деле надевала ее обувь, когда она отключилась на кровати?)

«На кольцевой развязке выберите третий поворот на Патни-Бридж-роуд».

Переехала мост. Прекрасный вид. Вода стояла высоко, светило солнце, стремительно неслись по небу облака. Конни нашли где-то здесь, голой. Эмма свернула направо и, выбрав место, съехала на обочину. Вылезла, не потрудившись захватить жакет. Сильный теплый ветер приятно ласкал кожу. Она вдыхала полной грудью, спускаясь к воде подальше от моста. С речной сыростью и ароматом осенних листьев смешивался слабый запах печных труб. Между затонувшими ветвями деревьев разрезали воду утки. Мимо проплывал всевозможный мусор, и невольно приходила уверенность в том, что рано или поздно все будет унесено течением. Эмма думала о Конни, стоящей у реки в чем мать родила, безумной и окровавленной. В отчете говорилось, что та сопротивлялась полиции и, чтобы водворить ее в лечебницу, пришлось применить электрошокер и сделать седативный укол.

Эмма посторонилась, пропуская велосипедную процессию. Замелькала лайкра, в нос ударил запах мужского пота. Раздражало, что они так обнаглели, будто весь мир принадлежит им. Почему никто больше не звонит в звонок? Этот предмет недостаточно аэродинамичен или просто Эмма постарела? Она следила поверх голов за огромным, почти с дерево, бревном на середине реки.

– Эмма, ты?!

Посмотрела вправо. Один из велосипедистов затормозил и оглянулся.

– Эмма Дейвис!

В черно-желтом велосипедном костюме он походил на осу с тонкой талией.

– Да…

Было что-то невероятно знакомое в его улыбке. Он снял шлем. О господи. Даги…

– Даги?

– Он самый!

– Даги Томпсон? Боже!

Она залилась краской – ничего не могла поделать. Когда-то в школе она по уши в него втюрилась и была сокрушена этим чувством, точно ее, как кусок пресного теста, раскатали скалкой. Впрочем, многие не могли остаться равнодушными к его спокойной уверенности в себе и чувству собственного «я».

– Вот это да… – промямлила Эмма, снова превращаясь в семнадцатилетнюю дурочку.

Даги не просто был самым крутым парнем в школе, но и самым способным. Хотя и лодырем.

– Так я и знал! – воскликнул он, перекидывая длинную ногу через раму и беря в руки велосипед, словно пакет чипсов. Подошел. – Гляжу и думаю: да я же эту девчонку знаю…

Девчонку. Он стал замечать Эмму за год до окончания школы. Встречался тогда с Деборой Дженкинс – гулял только с крутыми, не готами вроде Эммы или Салли Пи, – и ходили слухи, что Дебора от него залетела. Эмма хорошо помнила день, когда математик прицепился к Даги за невыполненное задание, и она под столом протянула ему свою тетрадь. После этого они стали общаться, и Дебора Дженкинс сделала ее своей посыльной. Эмма взялась за дело с энтузиазмом. Настолько, что они с Даги увлекались разговором и забывали передавать записки Деборе. Когда та начала потихоньку ее выживать, Эмма впервые осознала силу собственной привлекательности.