Выйдя из раздумий, Хельмимира подняла на него насмешливый взгляд.

– На работу ходить не хотелось? – спросила она.

– Не хотелось, – честно признался Флисиор. – А ещё не хотелось отдавать свой чистый энтузиазм правительству.

– О да, – с насмешкой воскликнула Хельмимира, – намного лучше жить в чужом доме, питаясь насекомыми с террасы!

– Зря смеёшься, – мрачно отозвался зумбулянин. – Знаешь, после всего, что случилось, у меня начались панические атаки… Только здесь прошло.

Хельмимира вновь хотела съязвить, но одёрнула себя. Некоторое время молчали.

– Я ведь пропащий человек! – внезапно произнёс Флисиор, горько усмехнувшись. – Попробовал на вкус невероятную жизнь – и теперь вот не могу иначе… Не могу, как все.

Хельмимира слушала, опустив голову на согнутый локоть. Один из канделябров на стене погас: у него, вероятно, перегорела спираль.

– Ты мог бы, – сказала Хельмимира, подумав, – удачно жениться на какой-нибудь состоятельной леди.

– А как же общественное мнение? – усмехнулся Флисиор.

– Надо было родиться женщиной. Тогда никто не осудил бы тебя за то, что ты пытаешься присесть на шею.

– Да ты, мать, пьяна.

– И что? Я, может, страдаю в разлуке.

– А я вот ни о ком не страдаю, – сказал зумбулянин. – Привык, наверное, что женщины в меня влюбляются. Взять хотя бы нашу маленькую патронессу… А вообще, развелась бы со мной любая богатая вдова, как только бы я охладел к ней. Иногда мне кажется, что моя внешность – это какая-то ошибка природы.

Ночь была тихая. Опустив голову на обе ладони, Хельмимира почему-то напомнила себе «Любительницу абсента».

– Скажи мне кое-что, – попросила она. – Я думаю, это имеет большое значение.

– Что именно?

– Меня давно беспокоит один вопрос… Как тебе удалось вспомнить, что именно с тобой случилось? Говорят, последствия лазера преодолеть невозможно.

Флисиор задумался. В коридоре что-то загремело, и тут же послышалась ругань: по дороге в свою комнату Гардиальд споткнулся в темноте.

– А этот малый, оказывается, пытался за ней ухаживать, – усмехнулся зумбулянин, кивком указывая туда, где промелькнула фигура молодого человека. – Она, правда, так и не ответила ему взаимностью. После этого Стефания выгнала её из шайки, чтобы брат не мучился. А она потом простила, и теперь эти студенты здесь… Иронично? У ней большое сердце.

– Давай по делу, – оборвала его Хельмимира.

– Хорошо, – вздохнул Флисиор. – Ты спрашиваешь, как я сумел всё вспомнить… Мне, сказать по правде, и самому это интересно. Глупо было бы надеяться, что я один такой избранный…

Он допил содержимое своего стакана и откинулся на спинку кресла.

– Когда я только оказался на космодроме, мне было очень трудно думать, – продолжал Флисиор, прикрыв глаза. – Любая работа мысли была мучительна. Это продолжалось довольно долго. Транслятора у меня не было, денег на подписку – тоже. Когда я работал в закусочной, мне попалась книга о хранении продуктов. Её текст показался мне очень мудрёным, однако я попробовал его осилить. После этого я заметил, что думать становится легче, и брал читать всё подряд. Со временем я начал воспринимать и более сложные тексты… Тебе смешно, а для тупого гуманоида это настоящий успех – выудить из набора букв его истинный смысл.

Хельмимира и не думала смеяться. Поднявшись с кресла, зумбулянин взял свой стакан и побрёл к столу. Хельмимире показалось, будто он собирается допить вино, однако вместо этого Флисиор взял себе воды.

– Всё это очень сложно описать словами, – произнёс он после паузы. – Каждый день в твоём мозгу идёт кропотливая, тягостная работа, и ты ощущаешь её почти физически… Так, например, я вспомнил, что когда-то занимался литературой, и решил поработать консультантом книжного магазина. Сперва, конечно, приходилось нелегко: я работал с такими текстами, которые не всегда можно было понимать буквально. Когда попадалась научная литература, у меня мозги закипали… Я ведь, как и ты, гуманитарий. Наверное, эти усилия и помогли мне восстановиться. Помню, когда я читал один роман…

– Какой? – взволнованно спросила мундиморийка.

– Название у него было дурацкое – «Солярис»… Так вот, я был у себя в мансарде, и делал кое-какие пометки. Внезапно меня как будто ослепило – и тут же появились обрывки воспоминаний: какая-то вечеринка во дворце, нарядные гости, принцесса, Харальдюф… За этот изначальный кусок цеплялось всё остальное. Теперь я понимаю, что связи между клетками мозга способны восстанавливаться даже после лазера.

Флисиор умолк и посмотрел на часы. Прошла только малая часть местной ночи.

– Не знаю, насколько вообще верны эти умозаключения, – усмехнулся Флисиор. – Понятия не имею, как это работает, хотя мне, впрочем, теперь не важно. Учёные напишут ещё немало трудов по этому поводу… Наш маленький меценат, к примеру, тоже интересуется этой темой.

Хельмимира слушала, стараясь ничего не упустить; откровение Флисиора потрясло её до глубины души. Впрочем, в ту ночь зумбулянин не сказал больше ничего интересного. Заболтавшись, он стал говорить о «маленькой патронессе»; из его рассказа Хельмимира поняла, что Флисиор и хозяйка дома когда-то имели связь. Мундиморийка почти не удивилась: из всех обитателей усадьбы именно Флисиор переписывался с покровителями и доносил новости до остальных. Свои послания он маскировал под «письма дядюшки» и изъяснялся кодовыми фразами. Его, в отличие от Хельмимиры и студентов, не преследовали власти – зато сам он боялся прошлого и хотел спрятаться от него подальше.

После своей ночной исповеди Флисиор, казалось, стал избегать Хельмимиру ещё больше. Его теперь совсем не видели за столом; иногда Стефания беспокоилась, всё ли с ним хорошо.

– Не волнуйся, – отвечала Хельмимира. – Он погружён в творчество.

В свободное время Хельмимира тоже пыталась написать хоть несколько абзацев – и всё не могла найти в себе силы. Весь энтузиазм шёл на освещение комнат и готовку, а остальные душевные порывы сжигала тоска об Исааке.

Каждая вылазка за продуктами напоминала шпионскую операцию. Иногда на Хельмимиру находили припадки мучительного страха за тех, кого она оставила на Джоселин-Белл-Бернелл. Чтобы не оставаться наедине с собой, мундиморийка искала общества студентов. Пытаясь хоть как-то заинтересовать ребят, она предложила им тексты, которые привезла в сумке. Произведения так понравились молодым людям, что они даже поставили сцену из «Пигмалиона» в общей гостиной. Хельмимира была единственным зрителем пьесы. Она думала о том, что не вся молодёжь ещё отупела из-за Программы Всеобщей Дебилизации. «Возможно, у империи даже есть достойное будущее», – рассуждала мундиморийка.

Они – Хельмимира, Стефания и Гардиальд – обсуждали творчество и говорили о жизни. На столе стоял горячий перколятор; вместо кофечая заваривали сушёный мох. Однажды студенты показали Хельмимире свой фильм. «Да я ведь уже смотрела его раньше! – удивлённо воскликнула мундиморийка. – Он как-то пришёл ко мне на транслятор…»

Однажды Хельмимира не удержалась