По его встревоженному лицу Клавдий понял — полковник испугался слов сумасшедшей. Чего ей там дома взбредет в голову…

После осмотра логова шаманки, после трупа с отпиленными руками им всем рисовались самые жуткие картины.

Усталость их как рукой сняло.

Клавдию Мамонтову почудилось — их подхватывает мощная грозная волна. И противостоять ей уже невозможно.

И что впереди — гиблый водоворот или камни, о которые можно разбиться?

Гладь Бельского озера, по берегу которого они мчались к дому Зайцева, выглядела как зеркало. Только что оно отражало?

Глава 19

Пограничье

Ева Лунева ждала их на обочине дороги — они увидели ее в свете фар. Настал тот самый предрассветный час, когда ночные тени сосуществуют с алой полоской зари на востоке. Когда тьма рассеивается, оборачиваясь серым туманом, сумерками, когда первые птицы подают голоса в кустах еще робко и неуверенно, страшась чудовищ во мраке, а монстры уходят от света глубже в леса и прячутся под коряги, выкапывают норы, погружаются на дно тихого озера, чтобы ждать жертву в засаде. Чудовища больного разума — так мнилось Клавдию Мамонтову, когда он узрел худую женскую фигуру на опушке леса. Час пограничья ночи и утра, морока и яви, горячечной фантазии, бреда и еще более страшной жестокой реальности.

Они остановились и вышли из машины. Ева, вопреки тому, что по телефону ее голос дрожал от волнения и страха, при встрече выглядела почти нормально. Она оделась весьма тщательно: брюки, темное худи и черная бейсболка, под которую она убрала свои длинные волосы с ранней сединой. Одежда дорогих марок и модные кроссовки. Однако бегающий, неспокойный взгляд Луневой выдавал ее истинное душевное состояние, она словно шарила глазами по лицам и фигурам тех, кого вызвала ночью сама. Для чего вызвала?

— Машину оставьте здесь. Иначе он заметит и поймет, — приказала она.

— Ваш сын? — спросил Макар.

Она глянула на него почти с ненавистью.

— Опять ты за свое, Чайльд Гарольд. Я же сказала — он не мой…

— Но он был вашим сыном все эти годы. — Макар решил, что потакать сумасшедшей неправильный путь в сложившейся ситуации, а то она так и станет трезвонить Гущину ночами. — Мальчишке пятнадцать. Вы все годы с ним жили? Что молчите? — Макар наступал. — Если да, тогда что произошло? С чего вам вдруг взбрело в голову отрицать ваше родство?

— У меня глаза открылись. Ты ведь сам отец семейства. Молись, чтобы у тебя так однажды не произошло с твоими щенками. — Ева Лунева резко отвернулась от Макара. — Да ты и не полицейский ведь… Это они на службе. Я только с вами буду говорить, — она обратилась к полковнику Гущину и Клавдию. — А ваш приятель пусть заткнется.

— Так что случилось, Ева? — терпеливо спросил полковник Гущин. — Видите, мы сразу приехали. Мы готовы вас выслушать. И мы вас защитим. Но у нас вопрос тот же самый — почему вы вдруг через пятнадцать лет решили, что Адам — не ваш сын?

— Мне бы догадаться сразу… Когда я его только родила… Но я глупая была, наивная своенравная девчонка. Мать мне твердила еще тогда: «Ева, Ева, что ты творишь…» Но я мать не слушала. Я никого не слушала, — бормоча, Ева вела их к дому по лесной тропинке. — Он же, выродок, меня во время родов убил. Но я воскресла.

— У вас были тяжелые роды? — спросил полковник Гущин.

— Не просто тяжелые… я его родила, и сразу у меня наступила клиническая смерть. Конечно, я этого не помню, мне потом уже сказали. Вытащили меня врачи с того света. Я считала — ну, здоровье мое такое, натура женская слабая. Но это он меня прикончить пытался.

— У вас началась послеродовая горячка? — спросил Макар, несмотря на то что ему приказали «заткнуться».

Клавдий Мамонтов понял — Макар вспоминает собственную мать, потерявшую разум из-за такой горячки. Несчастье всей их семьи…

— Какая еще горячка? Я пережила клиническую смерть. — Ева вела их в самую чащу. — Я побывала на том свете — пусть и на две минуты, но все же я умерла. А после меня зачем-то вернули сюда. И теперь я знаю зачем — чтобы я открыла всем глаза на отродье… На того, кто в чужой личине… На зверя в облике человеческом. Как открыли глаза мне.

— Вы ведь недавно вышли замуж за Зайцева? — полковник Гущин нащупывал слова так же осторожно, как отводил от лица ветки кустов, через которые они сейчас буквально продирались. — А кто отец Адама?

— С Иваном у нас давний роман, мы встречались с ним много лет, но не оформляли отношения — его жена болела, и он ее не бросал. А насчет молодости моей — девчонкой, еще до встречи с Иваном, я гулять любила. Мать не слушала. Жила своим умом. По глупости считала, что… ну, случайная связь, от которой залетела я, забеременела… Но теперь-то я точно знаю.

— Что вы знаете, Ева?

— Он не от человека рожден. Он в чужой личине.

«Кто бы стал продолжать подобный разговор и в таком ключе дальше?» — подумал Клавдий Мамонтов. Вызвали бы санитаров из психушки. Однако полковник Гущин с безумной беседы не прекращал. И Мамонтов знал почему — его не просто встревожили, его напугали призывы Евы «убить» ее сына Адама. Гущин пытался одновременно и взять ситуацию под контроль, и просчитать ее последствия.

— Что ваш муж обо всем этом говорит? Вы ведь делитесь с ним своими мыслями, страхами? — Гущин задал следующий вопрос.

— Он мне не верил и не верит… а сейчас он занят только собой. Он от рака умирает. — Ева вздохнула горько. — Ни врачи, ни я, ни Вася помочь ему уже не можем. Он оставил меня наедине с отродьем… Не вмешивается в наш поединок, наверное, считает меня больной, психичкой. Я не в обиде на него. Видите, о защите умоляю не мужа, а вас — полицейских. Вы — последняя соломинка, за которую я схватилась. Моя последняя надежда.

— Но что-то ведь стало катализатором, толчком к такой пугающей вас ситуации? Ева, скажите мне правду, — Гущин вещал проникновенно — впереди среди деревьев показалась медная крыша дома Зайцевых.

— Как только он появился у нас в доме, как только он к нам переехал, он почти сразу решил разделаться со мной и с мужем. Мужа рак пожирает, а меня он… выродок хотел убить.

— Как он вас хотел убить?

— Прокрался ко мне ночью в спальню, — Ева остановилась, вглядываясь в свой дом, где ее бедная безумная душа