жить, что матери с отцом сказать? Поехать домой и обнять умирающего брата, шепнув ему, мол, держись, братан? Поцеловать три раза? Как теперь самому на ногах ходить и людям в глаза смотреть? Очистился за счет брата, теперь можно руками махать до самых занавесок! Я теперь здоров! Как бык! Я теперь могу жить в полную силу!

– Не плачь, сынок, не полегчает, – сказала баба Зина, спокойно глядя ему в покрасневшие глаза. – Прими с миром.

– У вас водка есть? – выдавил сквозь слезы Володя.

– Не надо тебе пить, – покачала старуха головой. – Только хуже будет.

– Кому?! – взревел Володька. – Брату моему?

– Тебе будет хуже. Давай я воды заговорю, чтоб не пил.

Она встала, вышла из комнаты и, пока Володя глядел на фотографию брата, который на самом деле выглядел старше него, вернулась с бокалом воды.

Встала перед ним, пошептала на воду, перекрестила ее три раза и протянула Володьке.

– Я все равно напьюсь сегодня, – зло сказал тот.

– Выпей это, – тихо сказала она.

– Все равно напьюсь, – повторил он и залпом осушил бокал воды.

Вода была обыкновенной, немного горькой на вкус.

Но это была не водка.

Володька встал и, сунув снимок брата в карман, пошел в прихожую.

Там он стал одеваться, как пьяный, не попадая в полусапожки.

Баба Зина молча смотрела на него.

– Спасибо вам, баба Зин, – хмуро сказал он, открывая дверь. Потом оглянулся: – А вы ничем не можете помочь?

Она отрицательно покачала головой. Затем произнесла:

– Ну вот отдам я ему свою силу, а сама с чем останусь? Да и не примет он ее.

Он вызвал лифт. Потом, не дожидаясь, побрел вниз.

Выйдя из парадной, он прошел колодец, открыл железную решетку и вдруг снова заплакал.

Он шел по улице, мимо прохожих, и слезы лились по его щекам.

Их разделяли десять лет разницы, и он не очень хорошо знал своего брата, возможно, даже не очень любил, – он попробовал сравнить, на что могла быть похожа его любовь, и заплакал еще сильнее. Нет ему прощения! Он не нашел сравнения.

Но это был его брат. Брат, которому он отвешивал подзатыльники, но который всегда с уважением и, может быть, даже с любовью смотрел на него. С той, которой никогда в нем, в Володьке, к брату не было!

Он зашел в кафе и сразу заказал двести пятьдесят «флагмана» и стакан томатного сока. Сел за стол. Он не пил год, но теперь сам бог или черт подталкивали его руку.

Снова полились слезы. Кажется, он уже не стыдился их, так сладко было плакать, сидя в этом уютном кафе на мягком зеленом диване.

Жестом он подозвал официантку – молоденькую веснушчатую девчонку.

– Что вам? – спросила она осторожно, останавливаясь в отдалении.

– У меня брат умер, – сказал ей Володька и вдруг улыбнулся.

– Поздравляю, – быстро ответила та, но тут же испуганно ойкнула.

– Да шучу, живой братуха, – презрительно ухмыльнулся Володька и повторил заказ.

Как он добирался домой, Володька не помнил. Живая заговоренная вода и отравленная мертвая встретились у его изголовья и сошлись, как только он переступил порог дома. Больше всего досталось теще, которая сразу головой протаранила журнальный столик. Дети висли на нем, как елочные игрушки, пока он пытался добраться до жены, до посуды, до сервантовских стекол. «Грехи наши, – билось в его голове. – Господи, прости нам грехи наши. Во имя Отца и Сына и Святого духа».

Это продолжалось недолго, потом тьма рассеялась, и появился свет. В этом свете он стоял один, посреди развороченной комнаты, и весь паркет был темно-бордовым от крови.

Он огляделся, вокруг действительно никого не было. Испуганные родственники укрылись у соседей, и теперь оставалось только ждать последствий.

Он сел на диван, обхватил голову руками и стал ждать. В подъезде послышался шум – вроде как приближались к его двери. Но нет, топот ног провалился ниже. Еще шаги, тяжелые, как гусеницы трактора. Он начал подвывать, раскачиваясь взад-вперед, вбирая в себя нечто ужасное – впервые в своей жизни. Это был не страх перед расплатой, и даже не сама расплата, и не ужас содеянного, не преддверие Страшного суда – это было то, чего он не мог описать словами. Володя вдруг ощутил, что чувствовал его брат, находящийся от него за две тысячи километров, – испытал каждый метр его растерянности и боли.

– Прости, брат, – выдохнул он, раздирая ногтями лицо. – Прости, брат, прости, брат, прости, брат!

Вдруг он встал, вытер лицо, огляделся еще раз и быстро пошел к двери. Выглянул на лестницу, прислушался, затем быстро, задевая крашеную стенку, побежал вниз по ступеням.

Два дня он скрывался у приятеля на Васильевском острове. Тот в свое время окончил духовную семинарию, рассказ выслушал внимательно, но промолчал. Они помаленьку пили водку, по чуть-чуть, только для того чтобы поддерживать тлеющий внутри уголек. На третий день Володька позвонил жене.

– А что ты хочешь услышать? – холодно сказала она. – Приезжала скорая, маму отвезли в больницу, затем приходила милиция.

– И что? – потерянно спросил Володя.

– А я откуда знаю что? – зло выкрикнула она. – Я не знаю, как дальше жить. Ждать, когда ты нас тут всех перебьешь, я не хочу.

– У меня брат… – начал было он, но она перебила:

– Вот и поезжай к своему брату, и пейте вы там на пару на здоровье. Только сюда больше не приходи. Тебя здесь никто не хочет видеть.

– А теща?

– А она уж тем более!

Он сглотнул.

– Как она себя чувствует?

– А как ты думаешь должен чувствовать себя человек, которого едва не убили? Конечно, прекрасно! Чудесно она себя чувствует!

– Я сейчас приеду, – сказал он, но жена уже повесила трубку.

Домой он ехал в трико и в полушубке, шапки на голове не было – как успел выскочить на улицу три дня назад. На него косились менты, но Володю это почему-то мало волновало. Его сейчас вообще ничего не беспокоило – внутри него образовалась спокойная умиротворенность, как будто из него вынули душу или, наоборот, вложили ее в него. Будь что будет, – билось в его голове.

Дойдя до дома, он открыл магнитной шайбой домофон, поднялся на свой третий этаж и вставил ключ в скважину.

На пороге он встретил жену.

– Где она? – сразу спросил он.

– В своей комнате, – буркнула та, проходя мимо и не глядя на него. – Не мешай, она спит.

Больше никого в квартире не было, паркет был отмыт. Володя прошел через большую комнату и подошел к крашенным белой краской дверям.

Постучал и приоткрыл.

– Мария Ивановна.

– Не заходи сюда, дьявол! – неожиданно громко воскликнула она, поднимая перевязанную, а от