Маги шли трапезничать.

Вульм проводил их до таверны Кривого Бюшо, подивился, что Симон выбрал наружный столик под открытым небом – жарко ему, что ли? – и расположился в таверне, протопленной от души, возле тусклого оконца. Отсюда ему были хорошо видны оба подопечных. Они пили горячее пиво, сдобренное жирным комком сметаны. Потом заказали рыбу: Симон – треску, тушеную с овощами, Циклоп – фаршированную щуку. Удовольствовавшись пивом без сметаны, которой терпеть не мог, Вульм изучил лицо Циклопа – запоминал, чтобы узнать днем и ночью. Много времени это не отняло. Циклоп, кем бы он ни был у загадочной Красотки – слугой или любовником – обладал запоминающимися чертами. Вульм не взялся бы сказать, что именно делает Циклопа особенным. Ну, кожаная повязка на лбу. Так повязку можно снять в любой момент… Внешне обычное лицо человека в летах, сплошь в морщинах и складках, вызывало у зрителя подспудное раздражение. Как соринка в глазу – ты трешь глаз, умываешься слезами, бранишься от рези, орудуешь краешком платка, просишь любимую слизнуть помеху кончиком языка, любимая посылает тебя куда подальше, и в конце ты понимаешь, что соринки нет, и не было вовсе.

Легче от этого? – ни капельки.

Зато Симон за двадцать лет совсем не изменился. Закаменел в старости – которая, как знал Вульм, не чета возрасту обычных людей, вроде него самого. Высоченный, суровый, маг сидел скалой – выветренной, в щербинах и сколах, обросшей жидкими космами лишайника, но еще могучей. Вульму казалось, что Циклоп беседует с камнем. Если бы Вульм не помнил, каким он увидел мага впервые, в подземной темнице… Грязное, кишащее паразитами рубище. Сальные колтуны волос. Рот зашит суровыми нитками. Цепи лоснятся в жалком свете фонаря. Где в изможденном узнике скрывался могущественный колдун, который вскоре заступил путь демону? Даже треску Симон ел так, будто делал одолжение особе королевских кровей.

– Что угодно господину?

– Трески. С овощами.

Слуга, кивнув, испарился. Вульм терпеть не мог треску, и мысленно проклял Симона, толкнувшего его на сомнительный заказ. Впрочем, в скором времени он убедился, что у мага губа не дура. Здешние стряпухи – волшебницы, каких мало – обучились превращать жесткую, как подошва, рыбу в нежнейшего сазана или великолепного хариуса. Да и овощи, впитавшие пряную подливу, удались на славу. К счастью, маги никуда не торопились, позволив Вульму доесть треску до конца. Заранее расплатившись, он взял еще пива – и присмотрел черный выход, если подопечные, замерзнув, все же решат зайти в таверну.

Этот день, а также два следующих Вульм провел одинаково. Тоска зеленая царствовала безраздельно. Маги ждали аудиенции у короля, о чем доподлинно знал владелец гостиницы. Горбун нежно полюбил Вульма, коротающего с ним часы досуга – а что было делать, если маги сидели сиднем в своих комнатах, беседуя и отлучаясь лишь за едой? Про аудиенцию Вульм нашептал воробью, и дрянная птица улетела. Когда воробей вернулся, по его взъерошенному, раздраженному виду сделалось ясно: аудиенция не стала новостью для Амброза. А треска, щука и пиво – не те вести, за которые стоит платить.

«Откажет, – решил Вульм. – В следующий раз воробей чирикнет: ты свободен, дорогой соглядатай! Остаток деньжат принеси в башню Держидерева, да не задерживайся…»

Он сам не знал, хочет он продолжать бессмысленную слежку – или нет. Вульм засмеялся: хрипло, зло. На что ты надеялся, дурак? Что при виде Симона к тебе вернется молодость? Что двадцать лет сгинут в огне памяти? Что в их компании сгорит паскудный год, где ждет могила Мари, и вершится месть, и визжит насильник на колу? Как ты бахвалился своим клинком, Теодор Распен, красавец, не привыкший к отказам… Двумя клинками: тем, что в ножнах, и тем, который терзал бедняжку Мари. Я думал, казня тебя, что месть утоляет боль.

Я ошибся.

Ночь, когда умер король Фернандес, Вульм провел без сна. Он не знал, что яд уже во рту шута, и с утра на престол воссядет принц Ринальдо. Зато он отлично знал, что станет делать, если выйдет в город и доберется до пьяных горлопанов, мешающих спать честным людям. Гвалт стоял – хоть уши затыкай. Бочки с дармовым вином, должно быть, выкатили на каждый перекресток. Мимо гостиницы шлялись хмельные толпы, крича про изменников. Сам Вульм к последышам Янтарного грота относился с полным равнодушием. В его возрасте размен – штука бессмысленная, вроде ногтя на носу. А юнцы… Кому охота себя калечить ради грядущих барышей – вперед, милости просим! Иногда Вульм, конечно, задумывался о том, что число изменников в Тер-Тесете растет, и скоро обычному человеку будет некуда податься, кроме гильдии метельщиков…

Мимо протопала очередная толпа. Вульм вскочил, распахнул окно – и вылил ночной горшок крикунам на головы.

– Бей изменника! – заорали снизу.

Вульм плюнул, вернулся на тюфяк и, как ни странно, заснул. Вопреки обыкновению, а может, благодаря бессонной ночи, встал он поздно. Кликнул служанку с тазом холодной воды, наскоро умылся, прислушиваясь к звукам наверху. Кажется, маги были у себя. Точнее сказать он не мог – пьяный загул, судя по шуму за стенами «Меча и Розы», продолжался. В гвалте проскальзывали нотки, хорошо знакомые Вульму. Их становилось все больше, пока он не уверился окончательно: убивают. Людей убивают, они кричат. А убийцы радуются – вдвое громче. Значит, убийцы случайные, без опыта. Мятеж? Вряд ли. Мятежники уже столкнулись бы со стражей, а нет, так с королевской гвардией. Погром? Вспомнилось ночное: «Бей изменника!» Вульм пожал плечами. Если честные тер-тесетцы вздумали уполовинить число последышей Янтарного грота, это их дело. И короля Фернандеса, вздумай его величество поддержать погромщиков – или насадить их головы на пики.

Объявление о смерти Фернандеса Великолепного и восшествии на трон Ринальдо Заступника, врага мерзких изменников, Вульм благополучно проспал.

Вскоре маги покинули гостиницу, и Вульм увязался следом. Гостиница стояла на окраине, изменников в квартале жило – раз, два, и обчелся. Девятый вал резни сюда не докатился, кипя багровой пеной в иных местах. Маги шли, беспокойно оглядываясь по сторонам. Циклоп что-то говорил Симону, Симон кивал. Вдали над крышами поднимались столбы дыма – густые, аспидно-черные на фоне бледного зимнего неба. Там горели дома. Мимо, торопясь, время от времени бежали какие-то люди. Мародеры, оценил Вульм. Тащат, что попало. Маги свернули в переулок, где кого-то били, и остановились – так резко, что Вульм едва не налетел на подопечных. Встав за углом, он пригляделся. Били мальчишку. Камнями. Здоровенного детину – должно быть, отца – уже прикончили. Мальчишка ковылял прочь, держась за стену, потом полз, цепляясь за обледенелый булыжник; потом замер, ткнувшись носом в башмаки Циклопа.

– Эй, чего встали?

– Проваливайте!

– Сами ублюдка добейте! Разрешаем!

Уходите, одними губами шепнул Вульм. Ну, мальчишка. Ну, убьют. Одним изменником больше, одним меньше. Ваше-то какое дело?

– Защитнички!

– Песок сыплется!

– Валите, пока мы добрые!

От Симона пахнуло жаром. Маг врос в мостовую, окаменел без движения. Не уйдет, уверился Вульм. Вот ведь старый дурак… Он и тогда, двадцать лет назад, остался в подземельях, а я ушел. Я и сейчас уйду. Симон сожжет буянов, и мы пойдем дальше. Что ему грозит? Вызовут на королевский суд, оправдается… Мальчишка у ног Циклопа поднял голову. В мокрых от слез глазах изменника плескалась надежда. Наверное, у Мари были такие же глаза. Красавец Теодор Распен изгалялся над жертвой, а девочка ждала: вот сейчас вернется отец. Сильный отец. Справедливый отец. Отец-Защитник. Мари ждала, и надежда таяла.