Только пронзительно-голубые, как весеннее небо, глаза на обветренном загорелом лице выдавали в вошедшем князя Владимира Святославича. Он не просто вырос, за прошедший год князь стал крепким мужчиной – раздался в плечах, обрел мужественный вид.

Рогнеда почти не видела его во время прошлой несчастной встречи, когда тебя насилуют, едва ли станешь разглядывать, хорош ли собой насильник. Помнила только пронзительно-голубые глаза. Но сейчас этот варяг был хорош!

И все-таки не любовалась Рогнеда, а с ужасом соображала. Появление в ее опочивальне князя Владимира означало, что ее братья проиграли битву, ненавистный ей человек победил!

А Владимир замер, увидев не только Рогнеду. Всех женщин материнство красит, любая хорошеет, став матерью, даже если хорошеть больше невозможно. Рогнеда была очень красивой юной девушкой и стала еще более красивой юной матерью.

Да, она пыталась закрыть собой люльку, в которой гукал малыш. Именно маленький Изяслав не позволил его матери взять в руки меч и выйти вместе с братьями на бранное поле, ничто другое Рогнеду не удержало бы. И когда ноги князя Владимира затопали по переходам терема к ее опочивальне, Рогнеда как раз закончила кормить сынишку и положила его в люльку.

Владимир перевел глаза с юной матери на люльку ребенка, шагнул ближе, отодвинул ее рукой, как ни старалась заслонять собой, глянул. Голубые глаза засветились каким-то особенным светом.

– Наш сын?

– Мой сын!

– И мо-о-ой… – с удовольствием протянул князь.

Рогнеда могла говорить что угодно, перед Владимиром лежала его собственная копия, с любопытством таращившая такие же голубые глаза.

Князь наклонился ближе и тут… Тонкая струйка ударила ему прямо в лицо!

Владимир не отстранился, даже не заслонился рукой, так и терпел, пока сынишка делал свои дела. Опочивальню потряс довольный хохот князя:

– Пометил!

Он вынул ребенка вместе с пеленками, как Рогнеда ни силилась удержать. Повернулся к ней:

– Сына я заберу. Хочешь быть с ним – пойдешь со мной!

Что оставалось делать несчастной матери? Убить отца означало погубить дитя.

Князь поднес малыша ближе к окну, неловко держа того в мокрых пеленках.

– У него есть имя? – поинтересовался уже через плечо, даже не удосужившись повернуть голову в ее сторону.

– Изяслав!

– Хорошее имя. Пусть будет так. Сына отправлю в Новгород к Алохии.

– Нет!

Рогнеда поняла, на что Владимир обрекает ее саму. Жить в разлуке с единственным ребенком (она не сомневалась, что других больше не будет!), понимая, что его кормит и растит чужая женщина, да еще и Алохия, которая не может относиться хорошо к отпрыску Рогволодова рода, даже если тот ни в чем не виноват…

– Ты можешь поехать с ним.

– Князь, оставь нас с Изяславом здесь, молю тебя. Зачем он тебе, у тебя есть старший сын?

– Сыновей много не бывает, – довольно расхохотался Владимир. – Можешь родить мне еще, этот вон какой крепкий получился!

Он привязал ее, связал по рукам и ногам, накинул петлю на шею не веревками, не цепями – сыном. Рогнеда могла ненавидеть Владимира сколько угодно, но пока в его руках жизнь ее дитя (несчастная женщина считала ребенка только своим!), она будет делать все, что ни потребует князь.

Владимир передал Изяслава Рогнеде, усмехнулся:

– Ночью приду. А охрану сейчас выставлю. И кинжал убери, чтобы ненароком не пораниться.

Наметанным взглядом он успел заметить, как Рогнеда несколько раз покосилась на большой поставец, словно прикидывая, успеет ли добраться до него. Значит, там было что-то нужное ей. Что? Это могло быть только оружие.

Князь сам проверил поставец, покрутил в руках клинок, усмехнулся:

– Хорош, но слабоват. – Неожиданно приставил острие к горлу самой Рогнеды: – Для меня готовила? Ждала? Ждала-а…

Ноздри красавицы раздувались от гнева. Пожалуй, не будь у нее на руках ребенка, набросилась бы на князя и задушила безо всякого оружия. Вернее, не задушила, с ним не справишься, но хотя бы попыталась.

Князь, казалось, наслаждался ее ненавистью и беспомощностью.

– Не люблю покорных женщин, куда интересней, когда тебя ненавидят. – Владимир поднял ее лицо острием клинка за подбородок, довольно рассмеялся: – Ты подаришь мне еще сына!

– Нет!

Он даже не обернулся у двери в ответ на этот вопль отчаянья. С ней остался только довольный смех князя и пронзительно-голубые глаза их сына, который с интересом взирал на родительскую перепалку.

Полоцк разорили по праву победителей. Это право признавалось всеми. Победитель мог взять все – от имущества и чести побежденных до их жизней. Но жизнями не разбрасывались, лучше захватить побольше пленников, которые станут рабами и принесут доход. Только если человек уж очень сопротивлялся, он отправлялся к праотцам. А женщин вовсе не убивали, зачем же отказываться от товара и удовольствия.

Толпы полочан связанными лежали или сидели подле городских стен пока внутри. Женщин разбирали по двум признакам – красоте и молодости и способности хоть что-то делать. Но даже тех, кто сопротивлялся и пытался укусить, ударить, оскорбить победителей, избивали, связывали и оставляли для торга.

Князь желал уничтожить полочан, а потому приказал никого не жалеть.

– Мы могли бы предложить выкуп… – осторожно намекнул один из горожан.

– Что ты говоришь? У вас есть чем выкупать?

Человек придержал язык, но было уже поздно. Он все сказал, когда пятки припекли раскаленным клинком, но рассказал, только чтобы умереть поскорей.

Через два дня был сложен большой погребальный костер. Немного остывший Владимир не стал сжигать людей, но туда сложили все, что только могли найти в разоренном городе.

За это время князь побывал в опочивальне Рогнеды, снова брал ее, наслаждаясь сопротивлением красивого тела, а потом отправил в Новгород в сопровождении хорошей охраны. К ней самой приставил огромную варяжку Ингрид, с наказом скорее убить княжну, чем позволить ей бежать или кому-то ее отбить.

– Рогнеда или в Новгороде или мертвая.

– Я поняла, конунг. Ты пришлешь за ней?

Князь пожал плечами:

– Я еще не решил, что с ней делать. Пусть пока кормит моего сына. Потом подумаю.

Владимир стоял перед огромным погребальным костром рядом с Рагнаром и старался сдержать слезы.

– Уве погиб… Глупо погиб…

– Вольдемар, Уве викинг, он ушел к Одину с мечом в руке.

Погибли двенадцать варягов, не самые сильные, но это была ощутимая потеря.

Предстояло думать, что делать теперь.