– Да он это, он! И Елена Робертовна сказала, что он! – оскалилась Зинка.

– Елена Робертовна?

– Ну да, воспиталка.

– И все-таки зря вы так, а вдруг она ошибается. Это получается, что вы зря человека обидели.

– Да ладно, – усмехнулся Витька, – небольшая встряска ему не повредит! А что это вы, Елка Игоревна, его защищаете так?

– Меня зовут Елена Игоревна.

Витька демонстративно раскланялся:

– Очень приятно.

Елка отвернулась к доске:

– Итак, условие…

Только на свежем воздухе Колька пришел в себя. Его бесило то, что все с такой легкостью поверили какой-то сплетне. Вчера он забирал сестренку из садика, и все было в порядке, а сегодня все тычут в него пальцами и называют вором.

– Коля!

Оглянулся:

– Елка… ой, Елена Игоревна…

Елка стояла перед ним, переводя дух, на рыжую копну волос и зеленый свитер падали крупные хлопья снега.

«Ну чем не новогодняя елочка!» – подумал Колька, и на душе стало теплее.

– Коль, я просто хочу, чтобы ты знал. – Щеки, усыпанные веснушками, зардели. – Просто, может, это принесет тебе хоть какое-то облегчение, хоть как-то поднимет твой дух. – Она глубоко вдохнула. – Я тебе верю.

– У вас, кажется, урок, – едва слышно произнес он.

– Ты слышишь? Я тебе верю. – Она схватила его за плечи.

– Вы простудитесь, – пробубнил он, виновато опустив глаза. – Спа…

Но ее уже не было рядом.

Колька развернулся и побрел домой.

Телевизор работал очень громко. Уля недовольно поморщилась, стягивая пуховик, – липкий снег стаивал на пол крупными каплями.

– Мам, я дома! – привычно прокричала, бросив сумку в угол, прошла в комнату.

– О, доча, – улыбнулась опухшими губами Моталова-старшая. Она сидела в кресле, закинув ногу на ногу, и, глядя мутными маленькими глазками в телевизор, играла бокалом.

– Опять? – Улька покосилась на бокал.

– А че, доча? Рабочий день уже кончился, мама может культурно отдохнуть, а?

Работала Моталова Марина Михайловна или, как ее ласково называли, Мотенька в детском саду. Она была заслуженным логопедом с большим педагогическим стажем и высшей категорией. Но это не мешало ей предаваться земным страстям, особенно страсти к продукции Диониса – вину. Каждое утро она выпивала по стакану вина и шла на работу, а вечером могла откушать и бутылочку. От этого в кабинете всегда пахло спиртным, но на это мало кто обращал внимание – все привыкли.

Сонечка, садовский психолог, часто беседовала с Мотенькой насчет вреда алкоголя, но результатов это не приносило, а потому Сонечке оставалось ругать ее за глаза. Мотя не слушала ничего и никого, даже угрозы заведующей ее не испугали, и та опустила руки, ведь Марина Михайловна всегда выручит во время ЧП, и на праздниках кого угодно сыграет, и подменит, если надо, заболевшего воспитателя, в общем удобна во всем, а что пьет, так ведь кто не без греха?

– А ты чего такая смурная сегодня? – посмотрела наконец на дочь Мотенька.

– Да училка, дура, с Чипаевым Колькой посадила, – фыркнула Улька.

– Ну и почему же сразу – дура? Он вроде парень неплохой…

– Ага, неплохой, вот только сумки ворует у людей. Его теперь все крысой называют. А на меня косо смотрят, потому что он со мной сидел!

– Сумки? Слышала-слышала, Ленка Робертовна рассказывала. Ох, и достанется ему от отца! Он же чуть что – сразу лупит!

– Ну и пусть достанется! Сам виноват! – засопела Уля и ушла в свою комнату.

Минуту спустя в дверь позвонили.

– Мам, звонят!

– Счас, открою! – Мотенька встала, поправила прическу и направилась к двери. – Кто?

– Мотенька! Марина! Открой! – жалобно отозвались за дверью.

Щелкнув замком, Мотенька потянула на себя дверь:

– Васька, ты че вся в слезах?

Василиса Чипаева стояла, переминаясь с ноги на ногу, шмыгая носом-картошкой.

– Че стоишь-то? Заходи, – посторонилась Мотя.

– Ой, беда у нас, Мотюшка! Беда! – запричитала сипло Василиса.

Уля хрустела яблоком на пороге комнаты:

– Че, теть Вась, забрали вашего-то?

– Ты-то молчи, дуреха! – замахнулась на нее Мотя. – Пойдем-пойдем, Васенька, чайку попьем.

Сели за стол. Мотенька сочувственно поджав губы, приготовилась слушать. Василиса, шмыгнув носом, отхлебнула из кружки чай и начала:

– Что творится, Мотенька, что творится! Сына седня допрашивали, а он ниче – молчит! Мой-то Вовка, как эти ушли… – махнула рукой и захныкала, тряся плечами.

– Ну-ну, не плачь. Раз молчал, значит, не брал он эту сумку.

Василиса оторвала ладони от лица и посмотрела внимательно на подругу.

– Ты чего, Вась?

– Ты веришь в это?

– Ну…

– А Вовка так его отходил, Кольку-то нашего! Ой! Марина, пытал хуже инквизитора! Все орал: «Куда деньги да документы дел?! Телефон где?!» А Колька молчит, терпит, – всхлипнула. – Он ведь не мог, Мотенька, не мог он взять чужое, не такого он воспитания, мой Коленька!

– прикрыла глаза. – А этот наиздевался, сел рядом с сыном, закрыл лицо руками и плечи так трясутся… А Колька-то приподнялся и изверга этого, отца своего, обнял. И тихо так стало… – отхлебнула чаю. – Я завтра к этим пойду, к семье этой, и к заве вашей. Не мог он взять, ну не мог!

– Успокойся-успокойся, Васенька! Если не мог, значит, не брал, значит, все будет хорошо. Все будет хорошо. – Мотенька обняла подругу.

– Ну что, Пашутка, за тебя! – подняла рюмочку раскрасневшаяся от радости Нина, жена Павла Разгульного. – Я рада, очень рада, что ты наконец нашел хорошую работу!

– Ага, а я рад, что смогу наконец приносить домой деньги! – добавил Павел.

– И неплохие деньги, Пашенька, – многозначительно подняла палец Миролюбова. – Это серьезная организация, и там очень хорошо платят. Тебе просто повезло, что ты туда попал.

– Попасть – плевое дело! Главное – не вылететь, – усмехнулся Тимур муж Милены Васильевны. – Вон меня из детсада выпнули…

– Ой, молчи уж! – махнула Милена рукой. – Сам виноват.

– Это в чем же?! – выпучил он осоловелые глаза, но жена только шикнула в ответ.

– А я желаю вам счастья, мои дорогие! – Елена Робертовна встала и выбежала в прихожую. – Я сейчас.

Вернулась с красивым праздничным пакетиком: