Проснувшись, обнаружил, что теперь даже платановая тень и та меня покинула, теперь она была в нескольких метрах от меня, вся какая-то недоброжелательная, вся в своем невозмутимом движении. Выходит, один час из двух, что я проспал, я лежал прямо на солнцепеке. Я уже протрезвел. И тут же задал себе вопрос: интересно, который сейчас час и ушел ли уже ее поезд? В тот момент я совсем позабыл про женщину, про яхту, про свободу. Теперь все мои мысли были только о ней, той, что уже уехала или вот-вот должна была уехать. Мысль эта наполняла меня ужасом. Я снова пытался вызвать в памяти все неопровержимо веские оправдания, заставившие меня нынче утром окончательно порвать с нею, и находил их снова и снова, четкие и ясные, но они уже ничуть не помогали мне справиться с тем ужасом, который вызывал во мне этот ее отъезд.

Уверен, в эти минуты я пережил холодящий ужас со всех сторон и во всех мельчайших подробностях.

У меня не было часов. Так что я все ждал и ждал. Мне все казалось, нет, еще слишком рано, она еще не уехала. А потому все ждал и ждал без конца. Потом, когда я уже совсем было отчаялся услыхать долгожданные звуки, тут-то они наконец и прозвучали: это был свисток местного вокзала. Отсюда отходил только один вечерний поезд на Сарцану, который следовал потом до Флоренции. Так что никакой ошибки быть не могло — это был тот самый, ее поезд. И только тогда я поднялся и вернулся в гостиницу.

В гостиничном коридоре меня перехватил Эоло.

— Синьора уехала, — сообщил он.

— Знаю, мы так и договорились, — ответил я, — мы с ней расстаемся. Но я решил, лучше уж мне не провожать ее на вокзал.

— Понятно, — помолчав, заметил Эоло. — У нее был такой вид, просто страшно смотреть.

— Она ничего не просила мне передать?

— Она просила сказать вам, что уезжает вечерним поездом, и больше ничего.

Я поспешно поднялся к себе в комнату. Думаю, я зарыдал еще прежде, чем добрался до постели. Наконец-то я смог выплакать все слезы, которые прежде никак не хотели вылиться из моих глаз, должно быть, потому, что мне не хватало свободы. Я наплакался за целое десятилетие.

Когда Эоло постучался ко мне в дверь, было уже поздно. Он приоткрыл ее и заглянул внутрь. На лице играла улыбка. Я лежал. И пригласил его войти.

— Уже очень поздно, — сообщил он, — все за столом, ужинают.

— Я не голоден, — ответил я. — Не умру, если останусь без ужина.

Он подошел ко мне поближе, улыбнулся и в конце концов присел на кровать.

— Жизнь — тяжелая штука, — вздохнул он.

Я угостил его сигаретой и сам тоже закурил. Только тут я заметил, что после полудня не выкурил ни одной сигареты.

— Наверное, в поездах сейчас такая духота, — предположил я.

— Да нет, зря вы так переживаете, — успокоил он меня, — у нас в Италии в поездах не скучают. Все разговаривают, и даже не заметишь, как пролетит время.

Ему больше нечего было мне сказать. Он ждал.

— Я даже толком не знаю, почему так поступил, — заметил я, — у меня такое чувство, будто я взял и убил ее, вот так, ни за что ни про что.

— Она еще совсем молодая, — возразил он, — и вовсе вы ее не убили. Похоже, вы с ней не очень-то понимали друг друга.

— Мы совсем не понимали друг друга, — согласился я, — это уж что правда, то правда, мы ничего не понимали, ни один, ни другой, но это же не оправдание.

— Вчера вечером я наблюдал за вами, когда вы выходили из комнаты. И еще, пожалуй, когда вы только что приехали.

У меня было огромное желание поблевать. Не говорить больше ни слова, поблевать и заснуть.

— Пошли-ка лучше поужинаем, — сказал Эоло.

— Я ужасно устал.

Он задумался, потом, видно, что-то придумал и широко улыбнулся.

— Так и быть, отпускаю с вами Карлу, можете пойти с ней на танцы, — разрешил он, — а теперь пошли поужинаем.

Я улыбнулся ему в ответ. Всякий улыбнулся бы ему на моем месте.

— А ведь я совсем забыл, — признался я.

— Я уже сказал ей, она ждет.

— Все равно, — возразил я, — я очень устал. Он заговорил как-то медленно, с расстановкой:

— Она еще молода, моя малышка, а это важней всего на свете, к тому же у нее отменное здоровье, чего еще можно желать. Вам надо непременно сходить с ней на танцы. А когда танцы закончатся, поезд уже будет во Флоренции.

— Сейчас приду, — пообещал я.

Он поспешно поднялся и спустился вниз. Я дал ему время предупредить Карлу. Потом причесался, умылся и тоже спустился.

На террасе было полно постояльцев, их было куда больше, чем днем, должно быть, многие из них тоже собрались на танцы и решили начать вечер с плотного ужина. Она была там. Она заметила, что я был один и сильно опоздал, но если и удивилась, то разве что самую малость. Вскоре после моего появления из коридора показалась и Карла. Она одарила меня широкой, немного смущенной улыбкой, я сделал над собой небольшое усилие, и мне удалось почти непринужденно улыбнуться ей в ответ. За одним из накрытых столиков оставалось два свободных места. Судя по всему, Карла была еще не в курсе.

— А что синьора, она сейчас спустится? — спросила Карла.

— Нет, — ответил я, — синьора уехала.

Она услыхала мои слова. И посмотрела на меня так, что я сразу понял: стоит мне захотеть, и я уплыву на этой яхте. Один шанс из тысячи. Он у меня в руках.

Я залпом выпил два стакана кьянти, один за другим, и ждал, сам не знаю чего, может, когда Карла принесет мне поесть, а скорее всего, когда на меня начнет действовать выпитое кьянти. Она смотрела, как я пил, и тоже, видно, ждала, пока вино на меня как следует подействует.

Действие вина не замедлило сказаться. Я почувствовал, как оно стало разливаться по рукам, ударило в голову. Она подкрасилась, на ней было черное платье, которое она надела специально, чтобы пойти на танцы. Она выглядела невероятно красивой и желанной. Те, кто пришел впервые и еще не был с ней знаком, пялили на нее глаза и говорили о ней вполголоса. А она, она смотрела на меня. Один раз я даже обернулся, чтобы удостовериться, неужели она и вправду смотрит именно на меня, а не на кого-то другого, кто случайно оказался у меня за спиной. Но нет, кроме меня, в том углу террасы больше никого не было, даже кота на стене. Я опрокинул еще стакан кьянти. Эоло, сидя подле входной двери, тоже глядел на меня — с симпатией и тревогой. Он что-то вполголоса проговорил Карле, и та поспешила принести мне тарелку спагетти.

— Отец, — едва слышно, вся залившись краской, прошептала мне она, — он сказал, чтобы вы поели и не пили слишком много кьянти.

И, вконец смутившись, тут же отошла. Когда она проходила мимо женщины, та остановила ее.