— Кирилл! — выдохнула Варя, когда поняла, что он уходит. Муж Эли замер на месте, не повернулся к ней, но и не торопился уйти. — Прости меня за всё. За то, что сделала… прости. Я не со зла, я сама запуталась.

Она могла бы сказать то, что он знал и без неё — про мать, про нужду, в которой она жила, но не стала говорить лишнего. Кирилл же, застыв на пороге её квартиры ещё на несколько бесконечных мгновений, просто открыл дверь и вышел, оставляя Варю с ужасающим чувством вины, лежащей грузом на плечах, и потери, которую невозможно было ничем восполнить.

И на что он только надеялся?

Оказавшись на улице, Кирилл сделал жадный вдох, но раскалённый тяжёлый воздух, проникший в болезненно скрученное нутро, не принес ни малейшего облегчения. Да он на это и не рассчитывал. И даже не представлял, как вообще можно побороть эту навалившуюся на душу тяжесть, от которой хотелось выть.

Казалось бы, у него было достаточно времени, чтобы принять факт того, что Варя поступила с ним ничуть не лучше Эли и видела в нем исключительно все тот же денежный мешок и ничего больше. И, наверное, он мог бы с этим смириться, если бы речь шла о какой-то другой женщине. Не о Варе — той Варе, какой он себе ее придумал. Той Варе, которую возвел в ранг мечты и которая существовала-то, очевидно, только в его воображении.

Нет, он не мог ее больше винить. Выслушав рассказ о том, что ее на это толкнуло — у него не осталось сил на нее злиться. Не осталось никаких эмоций, кроме разъедающей душу горечи.

Нелепо, но он приехал к ней в надежде, что она станет всё отрицать. Что скажет, будто то, что наговорила ему Эля — неправда. И даже когда Варя призналась, что все обстояло именно так, он до последнего надеялся на несбыточное. Надеялся, что она скажет, что, несмотря на то, по каким причинам она в это ввязалась, для нее все в итоге переменилось также, как и для него. И когда она окликнула его на пороге, сердце подскочило к горлу в ожидании, что она произнесет то единственное, что будет способно все спасти. Но у нее нашлось для него только слово «прости».

Что ж, он мог ее простить. В конце концов было глупо ненавидеть женщину за то, что она не испытывала к нему тех же чувств, какими оказался связан он сам. Она не была виновата в том, что не любила его. Этого пункта не было ни в одном из тех нелепых договоров, что заключила с ней Эля. Да он и не хотел больше лживой и показной любви, которой уже хлебнул сполна с той, на которой имел глупость жениться.

Наверное, на нем просто лежит какое-то проклятье. Иначе какого хрена обе женщины, которые так много значили в его жизни, хотели от него только одного — денег? Почему он сам по себе ничего для них не стоил? Что с ним, черт побери, было не так?

Ладно, насрать. Не было никакого толку в том, чтобы изводить себя подобными вопросами. Этим все равно ничего невозможно было изменить. А в будущем… в будущем он уже не допустит подобных ошибок. Он попросту больше не позволит никому влезть себе в душу. А сейчас лучшее, что он может сделать — это подождать, чтобы убедиться, что Варя не забеременела. И если этого не произойдет — он наймет новую суррогатную мать. И когда получит наконец ребенка, которого так хотел, ему одному отдаст всю ту любовь, что была ни хрена не нужна ни Эле, ни Варе.

Сев за руль, Кирилл понял, что должен совершить один важный звонок — прежде, чем закроет для себя эту ситуацию раз и навсегда.

Набрав свою секретаршу, он дал ей задание выяснить, в какой клинике находится мать Вари и, получив ответный звонок, распорядился связаться с больницей ещё раз и оплатить сумму, необходимую для лечения и ухода за данной пациенткой.

Будучи честным с самим собой, Кирилл вынужден был признать, что на месте Вари мог бы также пойти на любые меры ради спасения самого близкого человека. И, в конце концов, она ведь добросовестно выполнила то, для чего ее нанимали — легла с ним в одну постель. И хотя ему было противно думать о том, что каждое ее слово, каждый звук и каждый стон и все, что между ними происходило, было лишь частью постановки, он не хотел, чтобы эта ее жертва оказалась напрасной. Ибо она отработала свою роль настолько блестяще, что заслуживала за это награды.

И, в отличие от своей уже почти бывшей жены, он не был настолько жесток, чтобы оставить ее один на один с той проблемой, которую возможно было решить банальными деньгами. Жаль только, что за деньги нельзя было вот также просто зашить собственную душу, по которой без сожаления потоптались, а затем отбросили, как мусор.

К черту! Он не хотел скатываться в саможаление. Все, чего он желал — это просто ничего не чувствовать. Ни разочарования, ни горечи, ни чувства потери. Тем более, что потерял даже не человека, а всего лишь мечту. Ещё одну мечту, которой не суждено было сбыться.

Когда Кирилл вошёл в квартиру, навстречу ему тут же выпорхнула Эля, от одного только вида которой к горлу подкатила удушающая тошнота. Он больше не мог ее видеть. Не хотел. Не хотел ничего, что напоминало бы ему о том, какого идиота из него сделали.

— Ты ещё здесь? — спросил холодно и спокойно, хотя внутри все так клокотало, что хотелось кричать. Просто кричать — бессмысленно, надрывно, отчаянно.

— А где же мне быть? — она изобразила наивное недоумение и это стало для него последней каплей.

— Я же сказал тебе собрать вещи.

Собственный голос прозвучал так чужеродно, словно принадлежал и не ему вовсе. Будто это не он произносил эти слова, а просто наблюдал за кем-то со стороны.

— Но Кирюша… — Эльвира подошла ближе и он инстинктивно отшатнулся, когда она протянула к нему руку. Он не хотел ее прикосновений, он с трудом выносил даже ее присутствие.

— Я надеялась, что ты придешь в себя, — говорила, между тем, она. — Я готова все простить и забыть… Если хочешь, мы можем…

— Вон, — отрезал он глухо, не желая больше ее ни слышать, ни видеть. Неужели она серьезно думала, что он может забыть все, что она сделала?

— Но…

— Вон, я сказал! — рявкнул Кирилл, позволяя наконец себе сорваться и испытал чудовищное удовлетворение, когда увидел, каким испуганным сделалось от этой вспышки лицо Эли. — Вон отсюда! — заорал он во всю силу лёгких, выплескивая в этом крике всю боль, что разрывала его изнутри. И когда увидел, как Эльвира испуганно схватила туфли и стремительно выбежала из квартиры, испытал желание расхохотаться, как ненормальный.

Все! Он наконец был свободен. От Эли, от ее лжи и от этого ничтожного подобия семейной жизни. Вот только что ему теперь делать с этой гребанной свободой — совершенно себе не представлял.

Когда в клинике сообщили, что её мать остаётся на реабилитации и забирать её домой не нужно, Варе захотелось сесть прямо на полу и разрыдаться. Потому что понимала, кто именно стоял за этим. Кто заплатил ту сумму, которая была для неё неподъёмной, но которая могла выкупить для её матери самое необходимое — здоровье.