Лодка была крепким и вместительным судёнышком, выстроеннымпо всей премудрости Островов. Такие не боятся волны, зато с парусом и на рулеможет управляться всего один человек. На носу ярко горел стеклянный фонарь схорошей масляной лампой внутри, а подле фонаря стояла собака. Она принюхиваласьи переступала лапами, повизгивая и взлаивая от усердия, – некрупная,красивая чёрно-белая лайка, сука, недавно откормившая сосунков.

– Держитесь, братья сегваны! – повторил с лодкиподросток. Бросив руль, он поспешил к борту, чтобы помочь усталым пловцам. Нопервым, подтянувшись из воды, внутрь перевалился Шамарган. Мокрый и тощийлицедей, в пёстрой одежде, какой на Островах не носили, и с пегими, не единождыперекрашенными волосами уж никак не походил на правильного сегвана. При видестоль странного явления мальчик даже замешкался. Следом через борт перебралсявыпихнутый Волкодавом кунс Винитар, и, хоть уж он-то был всем сегванам сегван,недоумение и тревога их юного спасителя, казалось, лишь возросли. Влезаяпоследним в лодку, Волкодав под его почти испуганным взглядом невольно подумал,что принадлежность подобранных к племени Островов была, кажется, делом даже неглавным.

Трое, которых он отправился спасать посреди ночи, неизвестнокаким чутьём уловив их появление в озере, были настолько не теми, кого оножидал увидеть в воде, что, верно, большего изумления не снискали бы дажечёрные мономатанцы, негаданно всплывшие из глубины. Как говорили на родинеВолкодава, – если в точности уверен, что кот в мешке белый, равноудивишься и серому, и рыжему, и полосатому. Мальчишка даже спросил:

– Нет ли с вами ещё кого, братья, кому я мог быпомочь?..

– Нет, – ответил за всех Винитар.

А Шамарган оглянулся на чёрные волны, шлёпавшие о лодочныйборт, и добавил:

– Надеемся…

Волкодав и Винитар невольно покосились туда же. Вот уж чегоим теперь только не хватало, так это хищных дикарей, сброшенных сотрясениемльда в тот же Понор. Правда, подросток на них самих начинал смотреть почти какна тех дикарей, соображая, не начать ли бояться.

Одна только псица не испытала сомнений. Сразу подобралась кВолкодаву и ткнулась острой мордочкой ему в руку, виляя хвостом. Вот кому,подумал венн, я действительно брат! Глядя на собаку, вроде поуспокоился ипарнишка. Насколько венн мог понять, он по-прежнему считал, что выловил из водыкаких-то неправильных пришлецов. Неправильных – но, кажется, добрых. Стала быразумная собака ластиться к тем, кто не стоил доверия!

– Ты чей будешь, парень? – спросил Винитар. Онлежал на дне лодки в неуклюжей и неудобной позе, подпираемый в спину мешкомВолкодава. Но говорил так, как говорит вождь, уверенный, что его не заставятдожидаться ответа.

И мальчик ответил:

– Люди называют меня Атарохом, сыном Атавида Последнего.Тут недалеко наша деревня, Другой Берег… – Название диковато прозвучало длянепривычного уха, Атарох сам понял это и пояснил: – Так нарекли наше место те,кто выплыл сюда прежде нас.

* * *

Старухи бывают разные…

Бывают жалкие. Это те, которые считают себя сегодняшних, впоре естественного увядания, лишь жалкими и никчёмными тенями себя прежних –проворных мыслью, роскошных телом красавиц. У них по-прежнему есть настоящее идаже сколько-то будущего, но они не хотят ничего видеть, предпочитая жить скорбьюпо невозвратному прошлому. Оттого жалкое, как водится, легко превращается вжуткое. Ибо находятся теснимые старостью женщины, которые не только отдают всёсвоё внимание неизбежным признакам возраста, но и пытаются всесильно с нимибороться. Средства для этого идут в ход всевозможные. От довольно невинных,хотя и смешных, вроде красок для волос, притираний для дряхлеющей кожи ивставных зубов из белой глины, обожжённой и покрытой глазурью, – и довполне кошмарных, вроде “чудодейственных” вытяжек из плоти младенцев, неузнавших рождения, и какими способами добывается та плоть, лучше вовсе неупоминать.

А бывают старухи – величественные. Это те, чья телеснаяосанка и красота духа с годами словно выковываются, высвобождаясь из мишурымолодой смазливости и легкомыслия. Такие старухи бывают матерями великихвождей. Или их вдовами. И люди, когда говорят об их детях, в первую головуупоминают не отца, а именно мать, – даже у тех народов, которые испоконвека исчисляют род по отцу.

Вот такова была – старуха, вышедшая к “косатке” Винитара натретьи сутки ожидания, когда вконец изведшаяся дружина готова была презретьстрогий приказ и пуститься на поиски. Рослая, жилистая, седая женщина вштопаном-перештопаном одеянии, но притом – с настоящими золотыми украшениями налбу, на шее и на руках, с корявым, отполированным временем посохом, но притом –со взглядом и поступью дочери, жены, матери и бабки могучих островных кунсов.

Вернее, старух было две. Однако вторая почти сразу куда-тоушла и вдобавок была гораздо менее видной, – даже не старуха, а,правильнее сказать, бабушка, домашняя, привычная и уютная, как сказка у огонькавечерами в месяце Перелёта, – и на неё обратили гораздо меньше внимания,чем на ту первую, статную, шагавшую по берегу к кораблю.

Возле причаленной “косатки”, понятно, в удобных местахстояли дозорные. Так вот, эти дозорные некоторым непостижимым образомумудрились попросту не заметить женщину, шедшую неторопливо и отнюдь нескрываясь. Наверное, она знала свой остров гораздо лучше выросших на Берегу, исамые камни хранили её от лишних глаз. А может, так гласило веление судеб, иэто последнее было едва ли не вероятней.

У неё, как у всех оставивших девичество сегванок, красовалсяна голове волосник, но из-под него являли себя небу две белые косы: знакдавнего вдовства и того, что эта женщина утратила материнство.

Несколько молодых воинов топтались по берегу, коротаятягостное ожидание за игрой: выискивали среди гальки плоские камешки и пускалиих “блинчиками” по воде. Старуха милостиво кивнула юнцам, словно прощая им ихмальчишеское занятие. Парни почему-то страшно смутились – и даже мысли невозымели остановить её да спросить, кто такова и что тут потеряла. Она жебестрепетно приблизилась к “косатке” и, словно имея на то полное право,постучала клюкой по форштевню со снятым с него носовым изваянием.

– Почему мне кажется знакомым этот корабль? –спросила она Аптахара, онемело смотревшего на неё через борт. – Можетбыть, оттого, что у ходящих на нём очень уж знакомые рожи?.. – Тут уже всеуставились на Аптахара, а старуха продолжала как ни в чём не бывало: – Так кудаже ты дел моего внука, Аптахар? И за что тебе отрубили правую руку? Уж не за толи, что ты, старый бездельник, не сумел за ним уследить? Ты, видно, напрочьсвихнулся, если отпустил его бродить по острову в одиночку?..

Аптахар открыл рот. И закрыл. Потом снова открыл – и теперьуж не закрывал до тех пор, пока не помянул все до единой чешуйки коварногоХёгга, в особенности же те, что имели отношение к его охвостью и паху.

– Во имя пупка Роданы, глубокого, словно пещера, и Еёягодиц, подобных двум каменным лбам, разделённым ложбиной!.. – произнёс оннаконец, завершая словесное оберегание. – Может ли быть, почтенная Ангран,что это действительно ты?..