От этой мысли у Хономера вырвался горестный стон. На краюжизни и смерти, где он безо всякого преувеличения оказался, такие недавнопривычные мысли об избранничестве и славе показались пустыми, мелкими,стыдными. Но если не это, то что тогда имело значение? Что?..

Он одеревенело нагнулся и сунул за пазуху ещё одну бычьюлепёшку. Тепло, исходившее от неё, было воистину благословенно.

* * *

Когда-то, в самом начале своего служения Близнецам, Хономерунравилось читать книги о мужестве гонимых Учеников. И ему даже казалось поюношеской глупости, будто он вполне понимал их страдания и их стойкость. Осамонадеянность молодости, безоблачная и беспредельная!.. Он был тогдасовершенным мальчишкой и вдобавок сыном воинственного народа, высоко ставившегодоблесть перед лицом смерти. Помнится, он размышлял о саккаремских Учениках времёнПоследней войны, которых воины Гурцата Великого сажали на колья, полагая, что,стоит лишь расспросить хорошенько, у такой могучей веры всенепременно отыщутсяхрамы, полные несчётных богатств. Юный Хономер мысленно примеривал на себя мукипронзённых и нимало не сомневался, что тоже смог бы, подобно им, до последнегошептать молитвенные стихи, восславляя Близнецов и Отца Их, Предвечного иНерождённого. Подумаешь, боль тела!.. Да какое значение могла она иметь посравнению с высотами духа?!

И только теперь, когда его пятки ступали по раскалённымуглям, ноги ледяным бичом хлестал холод, а торс уязвляла едкая влага и колючкинавоза, он начал отдалённо приближаться к истинному пониманию подвига мучениковза веру. Не в том состоял он, чтобы без стона и жалобы вынести долгую ижестокую боль. На это способен и крепкий сердцем язычник, попавший в рукиврагов (Хономеру в былых его странствиях довелось узреть и такое). Нет. Телюди, мужчины и женщины, шли на лютую смерть не ропща, не умствуя обогоизбранности и богооставленности, не ожидая посмертной награды и вовсе непомышляя о святости. Им было достаточно понимания, что предельное напряжениедуха, сопровождавшее последние страсти, малыми капельками вольётся в общийпоток и, быть может, что-нибудь стронет в этом мире, столь безжалостном инесовершенном…

Что по сравнению с этим были его, Хономера, тяготыпутешествий, Которые он вспоминал с такой кичливой любовью! Да, собственно,какие тяготы – так, временное лишение некоторых жизненных удобств, и не более.А его подвиги воздержания, сводившиеся к добровольному отказу от благ, коихмножество людей и так было лишено от рождения до смертного часа?..

Как, должно быть, печалились божественные Братья, взирая снебесных высот на его бесконечные заблуждения и ошибки. Если только Они вообщезамечали его. Если его ничтожная жизнь для Них вправду что-нибудь значила…

Покамест Хономеру всё крепче казалось, что единственными вмире существами, которым он оставался небезразличен, были терпеливые грифы.Нет, они не следовали за ним, алчно перелетая с камня на камень. Они простосидели на вершинах утёсов, господствовавших над сыпучими гривами, и зоркоследили за маленькой человеческой точкой, переползавшей внизу. Скоро, ужесовсем скоро она окончательно прекратит шевелиться. И тогда настанет их час.

…И вот начали сгущаться новые сумерки, и невозможно былоповерить, что подступал всего лишь второй вечер его бесприютного странствия поАлайдору. Столь же невозможной представала и мысль, что всё это должно былокогда-нибудь кончиться. Так или иначе – но кончиться.

А может, он уже умер, и то, что ему приходилосьпретерпевать, и было вечным посмертием, отмеренным за грехи?.. Вера его предковотправляла душу злого человека на отмели Холодной реки, бродить по колено вводе, среди острых, как ножи, обломков камня и льда… Хономер тащился вперёд,хромая на израненных, подламывающихся ногах, и в его мыслях царила уже полнаянеразбериха. Если он действительно умер, то где же Праведный Суд, почему небыло взвешивания его дел, добрых и дурных? Или всё состоялось, но он впомрачении ухитрился забыть? Или это было частью его кары – непонимание, что жена самом деле произошло?..

Сумерки ещё не налились ночной чернотой, когда ему попалсянависший валун, показавшийся подходящим для ночлега. Под одним его краем вгалечной осыпи образовалось нечто вроде пещерки, не очень глубокой, носкрюченному человеческому телу поместиться как раз. Забившись туда, Хономербережно распределил кругом тела навоз, поджал ноги и обхватил себя руками,сворачиваясь в клубок. Опустил голову на колени, плотно притиснутые кгруди, – и мгновенно уснул.

Ему не досталось исцеляющего, спокойного сна. Он увидел себякаторжником в Самоцветных горах, избитым и грязным, прикованным в углу мрачноголедяного забоя. Его, не давая выпрямиться, крепко держала короткая цепь, и непросто держала, – гораздо хуже, она постепенно натягивалась, притискиваяего за ошейник к щербатому полу, грозя переломить хребет. А кто-то невидимыйещё и смеялся, забавляясь его отчаянием. Очень странный был это смех, шуршащийи рокочущий одновременно…

Хономер вздрогнул и рванулся, просыпаясь.

К его полному и окончательному ужасу, сон и не подумалрассеиваться. Приснившееся властно вторгалось в явь, весомо заявляя о себестрашной тяжестью, вдавившей его в неудобное, бугристое ложе. Рокот и шуршание,истолкованные им как издевательский смех, были звуком мелких камней, вытекавшихиз-под большой глыбы, где он нашёл себе приют, и приют оборачивался ловушкой.Валун оседал, грозя придавить ничтожную в своей хрупкости человеческую козявку…

Хономер издал животный вопль ужаса и забился в темноте,пытаясь ползти.

Тут обнаружилось, что его сознание проснулось гораздобыстрей тела. Тело, предельно измордованное болью и холодом, просто отказалосьспасаться ещё от новой напасти. На бешеные приказы рассудка оно отвечало лишьслабым трепетом мышц. На мгновение жреца даже посетила мысль, глубококощунственная в глазах почти любой веры: а что, если прекратить бессмысленнуюборьбу? Дать безымянному камню довершить начатое враждебными духами Алайдорадвое суток назад?..

Тяга к жизни всё-таки оказалась сильней. Ноги совсем неповиновались Хономеру, да и не мог он, зажатый под валуном, их уже распрямить…но руки сумели сделать усилие, и жрец, обрывая ногти, всё-таки уцепился зачто-то и бесформенным комом выкатился из-под опускавшейся глыбы. Выкатился,плача, задыхаясь, хрипя и толком не веря, что спасся. Только надолго ли, вотчто интересно было бы знать?..

Глыба позади него глухо вздохнула – ни дать ни взятьразочарованно – и, сопровождаемая шлейфом камней помельче, отправилась внедальний путь по склону отрога. Скоро содрогания и шум затихли внизу, и опятьстало тихо.

Был самый тёмный час перед рассветом, когда холод и зло,словно чувствуя близкое завершение своей власти, стремятся причинить как можнобольше беды. Хономер ощутил, как горячими каплями текут по щекам слёзы. Толькоони и свидетельствовали, что в его теле ещё сберегалось сколько-то жизненноготепла. Жрец пополз, как раненое животное, кое-как подтягивая и подставляя подсебя бездействующие колени. А потом он начал молиться. Молча и совсем не так,как во времена, когда его называли Избранным Учеником, предводителемтин-виленского священства. “Боги моих отцов, вечно хранящие народ Островов!.. –взывала его страждущая душа. – И вы, Прославленные в трёх мирах, Которым япоклялся служить. И ещё вы, иные Поборники Света, чьи имена радостны на устахваших земных чад… В чём мой грех перед вами? Где заплутал я на духовном пути?Укажите дорогу…”