Сёдла двух верховых лошадей оставались пустыми. Между нимибыли прилажены носилки, устроенные из палаточных деревянных решёток и войлоков,а на носилках лежал Избранный Ученик Хономер. Лежал, редко открывая глаза, иосунувшееся, заросшее щетиной лицо было, что называется, чёрным. Когда он какследует очнётся, он, вероятно, всыплет Ригномеру за самолично принятое решениевозвращаться. Ну и пускай всыплет. Бойцовый Петух видел жизнь, попадал в разныепеределки, бывал и на коне, и под конём и твёрдо усвоил, что значит выражение“пошёл по шерсть, а вернулся сам стриженый”. Коли уж такое случилось, самоенеумное, что можно предпринять, – это продолжать лезть на рожон. Еслиупорствовать, чего доброго, одной шерстью не отделаешься. Саму шкуру сдерут.

Пока, впрочем, Избранный Ученик был менее всего склоненкого-то за что-то ругать. Ригномер помнил, как нашёл его, ползшего начетвереньках. Жрец промахнулся-таки мимо лагеря и неминуемо вновь затерялся бына Алайдоре, если бы Ригномер, рыскавший с факелом, по наитию не заглянул ещёза одну скалу и не наткнулся на кровяной след на камнях. Когда он подбежал кХономеру, Избранный Ученик приподнялся и обратил к нему счастливое лицочеловека, познавшего озарение свыше.

“Я понял, – с сияющими от восторженных слёз глазамисообщил он Бойцовому Петуху, подхватившему его на руки. – Я понял, зачемнесовершенны наши священные гимны. Они и должны быть такими. Иначе мы увлеклисьбы любованием красотой стиха и оставили без внимания главное. А так они сутьлишь знаки духовного присутствия Тех, Кому посвящены, и в этой-то добровольнойскудости их истинное величие”.

Он говорил и говорил ещё, даже зачем-то приплёл резныедеревянные образа, используемые языческими племенами для поклонения. Раньше,сколь помнилось Ригномеру, он неизменно издевался над их нарочитойнезатейливостью, относя её на счёт убожества веры, а теперь по той же причинеедва ли не ставил на одну доску с гимнами своего учения. Ригномер, со всех ногторопившийся к лагерю, не очень слушал его… “Может, – думал онтеперь, – оно даже и хорошо, что не слушал! А то кабы не дождаться, чтоХономер, оправившись, припомнит крамолу своих бредовых речей и начнётдоискиваться, не было ли свидетелей. Так вот – не было!..”

Ригномер, твёрдо державшийся праотеческой веры, к ИзбранномуУченику Близнецов тем не менее относился скорее с теплотой, во всяком случае,уважал его несомненное мужество. Однако на дороге у него становиться несобирался. И даже повода не собирался давать для того, чтобы жрец узрел его у себяна пути. Хономер из тех, кто перешагнёт не задумываясь. Видали мы, как этобывает.

Бойцовый Петух смотрел под ноги, шагая вниз по тропе, иоттого не видел, как далеко наверху, за спинами поезжан, из Зимних Воротвыползло облако, тихо плакавшее холодным дождём. Оно тянулось и тянулось вследуходившим, словно рука, которая никого не собирается отпускать.

* * *

Утром Волкодаву долго не хотелось открывать глаза ивозвращаться к бесчисленным заботам бодрствования. Его, впрочем, никто и неторопил, и он позволил себе немного поваляться под одеялом, благо Винитарарядом уже не было, а Шамарган ещё крепко спал, свернувшись калачиком, илегонько посапывал.

Ощущение мехового одеяла по голому телу было для Волкодаваодним из обозначений блаженства. Наверное, оттого, что помимо слов говорило ополной безопасности и домашнем тепле. И ещё потому, что было оно, как и почтивсе иные знакомые ему определения счастья, родом из детства.

Из той короткой поры, когда огромный солнечный мир былпонятным и добрым, и все были живы и собирались жить вечно, и всё было хорошо…

Волкодав неслышно вздохнул, всё-таки вылез из-под одеяла истал одеваться. В доме было тепло. Ни с чем не спутаешь это добротное,устоявшееся тепло живого дома, в котором год за годом каждодневно растапливаюточаг!.. Так и кажется, что в этом доме непременно должно быть всё хорошо – ибудет всегда…

Оставшись один, Шамарган бормотнул что-то, не просыпаясь, иперекатился, выпростав из-под одеяла руку и плечо. Раскрылась подмышка, иВолкодав, уже отворачиваясь, краем глаза приметил маленькую наколку. Настоящую– в отличие от той, что после купания в ледниковых речушках навернякарасплылась и истёрлась на груди лицедея. И такова была эта наколка, что Волкодавраздумал отворачиваться и внимательно присмотрелся, стряхивая остатки дремоты.Под мышкой у Шамаргана темнел необычного вида трилистничек.

Знак Огня, вывернутый наизнанку.

Это означало – угасшее пламя. Прекращённая жизнь.

Морана Смерть…

Нынче ночью под боком у Волкодава спал верный Богини Смерти,из тех, что даже под пытками на вопрос “Кто таков?” отвечали: “Никто…”

Понятно, такое открытие не особенно обрадовало венна, но,правду молвить, не особенно удивило его. Нет худа без добра: по крайней меретеперь кое-что делалось объяснимо. И само имя, верней, прозвище Шамаргана,переводившееся на родной язык Волкодава как “беспутный гуляка”.

И умение перевоплощаться, далеко превосходившее (насколькомог судить венн) обычные способности бродячих лицедеев. И его искусствоотравителя, которое Волкодаву сначала едва не стоило жизни, а потом его же испасло, ибо грош цена отравителю, который не ведает противоядий от собственныхзелий. Вот, стало быть, ты у нас ещё каков, Шамарган. Что же не убил, хотядвадцать раз мог? Поленился? Или причина была?..

Волкодав поискал глазами свои вещи. Солнечный Пламень,вдетый в ножны, висел на столбе около ложа, и на кожаной петельке, притачаннойк ножнам, спал завернувшийся в крылья Мыш. А вот уцелевшего деревянного мечанигде не было видно. Волкодав вышел из дому. Двор, как и положено хорошемусегванскому двору, спускался прямо к воде. Длинная полоса берега была заботливорасчищена от тростника и камней. В одном конце её Волкодав увидел трёх молодыхсегванок, мывших посуду, а поодаль, ближе к причалу, как и ожидал, –Винитара. У того, надобно думать, после вчерашних мучений тоже трещало ижаловалось всё тело, но Боги выковывают вождей из особого сплава. Винитар и неподумал устроить себе поблажку, пока заживёт расшибленная спина. Вооружилсядеревянным мечом, позаимствованным у Волкодава, и совершал воинское правило,без которого не мыслит прожитого дня истинный воин. Правило, которым он себятрудил, весьма отличалось от того, к которому привык Волкодав, и венн, испытавневольное любопытство, отправился посмотреть.

Сделав шаг, он, однако, чуть тут же не остановился, подумав:Кабы не решил – иду приёмы выведывать… Но не остановился, здраво рассудив: А нерешит. Не таков.

К тому же он был не единственным любопытным, приблизившимсяпосмотреть упражнения Винитара. На краю причала, на пригретом утренним солнцембревне, сидел Атавид, отец Атароха. Легко было сообразить, за что его прозвалиПоследним. Он был последним ребёнком, брошенным в Понор и выловленным из озеражителями Другого Берега. Это произошло более тридцати пяти зим назад. ПлемяЗакатных Вершин населяло свой остров ещё чуть не половину этого срока, ноАтавид так и остался последним спасённым младенцем. Не потому, что временаизменились и увечных новорождённых стали выхаживать и жалеть. Просто крепкий издоровый народ вроде сегванов, даже утесняемый ледяными великанами, не всякийгод рождает калек. Тем более таких, как Атавид.