А потом… Потом его понесло, как утлое судёнышко из тетрадного листа вешними водами. Заплаканные глаза, покрасневший кончик носа, злобный, как у разъярённой кошки, взгляд. Округлая, соблазнительная мягкость груди, талия, настолько тонкая, что казалось – можно обхватить ладонью, крутой изгиб бёдер, стройные ноги – точёная фигура, идеального среднего росточка. Боже, неужели Цыпу создала природа, та же самая, что его самого и остальное человечество?!

Передёрнуло от желания остаться с ней во всех смыслах. В горе и в радости, богатстве и бедности, ПМС и послеродовой депрессии.

Спустя долгие минуты пришлось вернуться за стол, игнорировать недовольные взгляды Колька, понимая – серьёзного разговора не избежать. Как? Какого черта? Почему сейчас, а не семь лет назад, когда беседа, вплоть до мордобоя, была оправдана всем, от ситуации до возраста Цыпы.

Ирина ковырялась в тарелке, изображая независимость. Лариса Павловна и Василий поглядывали на дочь, неумело пряча жалость, желание придушить неведомого парня из Иркутска, посмевшего обидеть их ребёнка. Нюта носилась между столом, детьми, ненаглядным. Колек скрипел зубами, давая

Нютка, будь благословлена эта святая женщина, засобиралась на боковую, всучив Алёшку мужу. На возражения выразительно шипела, требовала внимания к семье, не позволила вставить и слово. Старшие Цыпалковы отправились спать, предварительно пообещав Ирине, что всё наладится. Глеб остался сидеть с угрюмо молчавшей Цыпой, смотревшей на тени от фруктовых деревьев как на вражеских оккупантов.

– Иуда, – прошипела Цыпа, испепеляя взглядом Глеба.

– Иуда Искариотский – один из двенадцати апостолов Иисуса, предавший его. Не вижу связи, – развёл руками Глеб.

– Ничего удивительного, что не видишь! – взвизгнула Ирина и рванула в сторону дома, через несколько секунд скрылась за входной дверью.

Голованову нужно было встать, подойти к калитке, открыть, выйти, проследив, чтобы сработала защёлка. Вызвать такси, уехать домой, снять по дороге девку лёгкого поведения, отыметь в ближайшем отеле. Подобного опыта он не имел, всю жизнь брезговал. После отъезда Лии целибат, естественно, не соблюдал. Знакомился, с пользой для тела проводил время, предпочитая чистоплотных, без заскоков женщин, заинтересованных в нечастых, ни к чему не обязывающих встречах, насколько это возможно при уровне известности «каждая собака в лицо». Пожалуй, стоило начать обращаться к профессионалкам своего дела. Любая грелка лучше, чем та, которую он хотел до сведённой челюсти, каменного паха.

Он встал, вот только пошёл не к калитке, а в дом к Цыплаковым, расположение которого знал, как свои пять пальцев. Колек с семьёй занимал гостиную, смежную с крошечной спальней на первом этаже, от входной двери «зал» отделял крошечный тамбур, уставленный обувью. Родители Цыплака спали на втором этаже, в торце дома, с видом на весь «гостиничный комплекс». Комнатка Цыпы была в самом конце длинного коридора, выходя окнами на беседку для семейных трапез и разговоров. Благодаря именно такому расположению Ира имела доступ ко всем мало-мальски значимым тайнам Цыплака, сама же оставалась вне подозрений – то, что происходило в дальней комнате, оставалось под надёжным покровом тайны.

– Ириш? – спросил Глеб, тихонько открывая дверь. – Спишь?

– Чего тебе? – подскочила Ира на кровати, но говорила при этом шёпотом, не привлекая внимания родных.

– Да так, – неопределённо ответил Глеб. Снял футболку через голову, сделал несколько шагов в сторону кровати, где восседала Цыпа, сомкнув руки на груди и буравя его взглядом. – Теперь ты спокойно можешь изменять Вадику, твоя совесть может крепко спать.

– Вадиму.

– Тем более.

Утром Глеб таращился в тёмный потолок, вспоминая прошедшую ночь. Не устоял. Не удержался. Сошёл с ума. И что теперь?

Скатился с кровати, в темноте нашарил джинсы, натянул, футболку заткнул за пояс, выбрался сначала в коридор, потом на свежий воздух. Вдохнул полной грудью. Удивительно, словно не дышал все эти годы, не чувствовал запахов. А вот же, пахнет. Разносится прохладный аромат моря, геспериса, маттиолы, перезревших фруктов, сладости пудры, оставшейся на его теле.

– Что скажешь? – услышал Глеб голос Колька, не сомневался, что так и произойдёт.

– Что я должен сказать? – вздохнул в ответ.

Действительно, что? Что у него крышу сносит от Иры? Что одного взгляда хватает, чтобы налиться железобетонным желанием, похотью, а второго – чтобы понять, что спать с Цыпой – самая паршивая идея, которая только может прийти в его отупевшую башку? Что правильней, чтобы вторая мысль приходила первой, а желания не появлялось совсем.

– Голованов, сам виноват, – отчеканил Колек и тут же врезал по лицу.

Глеб заранее знал, что так будет, и ждал удара, не сопротивляясь, лишь позволил себе отклониться, чтобы задело вскользь, обошлось без синяков на половину морды.

– Больно? – вздыхала Нюта, бросая на благоверного уничтожающие взгляды, придерживая у лица Глеба пакет с пельменями.

Она появилась сразу за Кольком, не дала разыграться драме, заставила обоих закрыть рот и объявить перемирие, пока не проснулись дети, иначе она за себя не ручается.

Что мною двигало, почему я не выставила из спальни Голованова, ответить не могла даже самой себе, по секрету, тихо-тихо, на ухо.

Он стоял в дверях, перекрывая тусклый свет из коридора, я видела только силуэт, но могла безошибочно сказать, что это Глеб. Вот так, сразу, второго такого огромного мужчину не найти. Никто больше не двигался так, как Глеб, когда одним движением руки, совершенно обезоруживающим мужским жестом снял футболку, расстегнул на ходу молнию на джинсах, у кровати их снял. Встал вплотную к матрасу, на котором я молча сидела в позе ошарашенного лотоса и смотрела на трусы Глеба – боксеры, какого-то дорогого бренда, но всё же совершенно обычные, подчёркивающие содержимое, а оно определённо находилось в приподнятом настроении. И абсолютно точно, никто не дышал так как Глеб. Вдох и выдох проходили сквозь меня волнами, заставляя прокачивать воздух в унисон.

– Двигайся, – заявил Глеб, демонстративно положил рядом с подушкой цветные квадратики презервативов – я опознала, какого именно производителя.

Я машинально отодвинулась к стене, наблюдая как в замедленной съёмке, приближающееся лицо Глеба. Было темно, я не видела детали, зато отлично представляла рот, изогнутый кривоватой усмешкой. Гладко выбритый подбородок, широковатые скулы, прищуренные глаза в обрамлении пушистых ресниц. Межбровный залом, делающий взгляд высокомерным, словно обладатель серых глаз перманентно недоволен миром вообще и конкретно мною в частности.

Целовался Глеб божественно, шептал горячо, отправлял остатки моего куриного самообладания погулять до утра. Легко управлял своим огромным телом, словно весил килограмм шестьдесят и всю жизнь занимался балетом. С той же виртуозной лёгкостью он играл на моих желаниях, вынуждая плавиться и просить. Зажимать рот ладонью, утыкаться лицом в подушку, чтобы не огласить спящий дом криком отчаянного наслаждения.