уют старины в ней полностью заглушал мрачные ассоциации. Другое дело – задняя спальня с двумя причудливо расположенными окнами, уныло и безучастно смотрящими в изножье кровати. Темная ниша – такая есть в большинстве старых домов Дублина – напоминала большой громоздкий шкаф. В сумерках из-за сходства оттенков она сливалась со стеной, словно растворяясь в ней. В ночное время этот «альков» – так его называла наша горничная – имел, на мой взгляд, особенно зловещий и гнетущий вид. Одинокая свеча Тома, тщетно мерцая в темноте, никогда не могла осветить нишу, всегда остававшуюся непроницаемой. Но не только это пугало меня. Не могу сказать почему, но сама комната была мне отвратительна. Полагаю, в ее пропорциях и отделке скрывался неуловимый диссонанс, который вызывал неясные подозрения и ощущение опасности. В целом, повторюсь, ничто не могло заставить меня провести там ночь в одиночестве.

Я никогда не скрывал от бедного Тома свою суеверную боязнь, а он, со своей стороны, совершенно искренне высмеивал мои страхи. Однако скептику суждено было получить урок, в чем вы сейчас сможете убедиться.

Мы не так уж долго прожили на новом месте, когда меня начали мучить по ночам беспокойные сны. Скорее всего, из-за них я стал нетерпеливым и раздражительным, поскольку обычно спал крепко и к кошмарам никогда не был склонен. Теперь, однако, вместо того, чтобы наслаждаться приятным отдыхом, я каждую ночь «до предела наполнялся ужасами». После череды разрозненных неприятных и страшных снов мои кошмары приняли определенную форму. Практически через раз меня стало посещать одно и то же видение без заметных изменений в деталях.

Итак, меня преследовал сон, кошмар, или адская иллюзия, – как вам будет угодно, – в котором я превратился для кого-то в объект изощренного развлечения…

С самой отвратительной отчетливостью видел я каждый предмет мебели и случайное расположение всех вещей в моей спальне, погруженной в глубокую темноту. Такого, как вы знаете, не бывает в обычных кошмарах. Меня словно заранее знакомили с «декорациями» страшного монотонного «спектакля», который показывали мне раз за разом, делая ночи невыносимыми. И неизменно, сам не знаю почему, я фиксировал внимание на окнах напротив изножья кровати. Медленно, но верно овладевало мною ужасное предчувствие. Я вдруг осознавал, что в каком-то неведомом месте неведомым образом идет непонятная, но неотвратимая подготовка к моим мучениям. После паузы, всегда казавшейся невыносимо долгой, со стены внезапно срывалась картина, перелетала на окно и прилипала к стеклу. И тогда начиналось испытание ужасом, которое длилось, возможно, часами. Картина на стекле являлась портретом пожилого мужчины в алом шелковом халате в цветочек – его облик прочно врезался в память. Лицо этого человека воплощало странную смесь интеллекта, чувственности и силы, но при этом выглядело зловещим и не сулило ничего хорошего. Его крючковатый нос напоминал клюв стервятника, а большие серые выпуклые глаза светились леденящей жестокостью. Голову мужчины венчала темно-красная бархатная шапочка, из-под нее выглядывали белые от старости волосы, в то время как брови оставались черными. Да, я помню каждую черточку этого каменного лица, отлично помню! Пристальный взгляд был устремлен на меня, и я зачарованно смотрел на него, не в силах отвести взгляд. И мне казалось, что эта агония длится часами. А потом наконец…

Наступало утро. По улице начинали ездить экипажи. Картина отлетала от окна и уносилась прочь.

Дьявол, порабощавший меня во время этих ужасных ночных бдений, отступал. Измученный и разбитый, я погружался в дневную обыденность.

Точно не знаю почему, но я испытывал необъяснимое нежелание описывать ночные кошмары моему другу. Возможно, причиной тому послужила странная изысканность моих мучений и глубокие впечатления от этой фантасмагории. Я просто сказал ему, что меня преследуют отвратительные сны. Верные здравому материализму медицины, мы с Томом попытались рассеять мои ужасы не экзорцизмом, а с помощью тонизирующего средства.

Отдам должное этому снадобью и откровенно признаю, что проклятый портрет сократил количество посещений под его влиянием. Можно ли сделать из этого какой-то вывод? Было ли необычное видение реальностью или только следствием плохой работы моего бедного желудка? Другими словами (пользуясь современной терминологией), субъективно оно, или это воздействие некой внешней враждебной силы? Дальнейшие события показали, что положительный эффект снадобья – еще не основание для выводов. Злой дух, завладевший моими чувствами через портрет, находился все так же близко и был по-прежнему силен и злобен, хотя я его не видел. О чем говорит нам моральный кодекс богооткровенной религии по поводу ухода за собственным телом, трезвения, воздержания и прочего? О наличии очевидной связи между материальным и невидимым. Здоровая нервная система и энергичность могут защитить нас от влияний, которые в противном случае владели бы нами сполна. Врачи терпят неудачу в среднем у девяти пациентов из десяти – точно так же неудачу может потерпеть и злой дух. Для создания определенных духовных феноменов необходимы особые условия в физическом теле. Иногда операция проходит успешно, а иногда нет – вот и все.

Впоследствии обнаружилось, что у моего скептически настроенного приятеля тоже имелись проблемы. Но поначалу я об этом не знал. Однажды ночью, когда я на удивление крепко спал, меня разбудили шаги, а затем оглушительный грохот в вестибюле за дверью комнаты. Оказалось, что Том Ладлоу со всей силы бросил через перила большой медный подсвечник, который с дребезжанием полетел вниз по лестничному пролету, стукаясь об стены. Через секунду чрезвычайно возбужденный Том распахнул дверь и влетел в комнату, двигаясь задом наперед.

Я вскочил с кровати и схватил его за руку, еще сам толком ничего не соображая. Мы замерли перед открытой дверью, уставившись сквозь большие старые перила напротив, на окно вестибюля. Сквозь его стекла пробивался болезненный свет затянутой облаками луны.

– В чем дело, Том? Что с тобой? Что, черт возьми, происходит, Том? – требовательно восклицал я, нетерпеливо встряхивая кузена.

Он глубоко вздохнул, прежде чем ответить, после чего начал объяснять не очень связно:

– Это ничего, совсем ничего… Я что-то говорил? Что я сказал? Где свеча, Ричард? Здесь темно, а я… У меня была свеча!

– Да, здесь темно, – согласился я. – Но что случилось? В чем дело? Почему ты молчишь, Том? Ты что, с ума сошел?

– В чем дело? О, все уже прошло. Наверно, это был сон – всего лишь сон… Правда? Это не могло быть ничем иным, как сном.

– Конечно, – подтвердил я, чувствуя необычайное волнение, – это только сон.

– Мне показалось, – продолжил брат, – что в комнате был человек, и… и я вскочил с кровати. И… и… где свеча?

– Скорее всего, в твоей комнате, – ответил я. – Мне принести