— А что, если вы ошибаетесь?

— Ты что, от жены вдруг решил избавиться? — Эрнст попытался пошутить. Генрих обязал его вежливой улыбкой.

— Нет. Просто хочу, чтобы она была счастлива. А я знаю, что без вас она счастлива не будет.

— Ты — хороший человек, Фридманн. Как мне не хочется этого признавать.

Эрнст протянул ему руку, и Генрих пожал её после секундного раздумья.

— Спасибо… Герр обергруппенфюрер.

— Я думаю, что наша маленькая «семейная ситуация» отменяет подобные формальности, ты не согласен? — Эрнст ухмыльнулся. — Зови меня просто Эрнст.

— Хорошо. Эрнст. — Генрих тоже криво ухмыльнулся, и оба слегка чокнулись горлышками своих бутылок, прежде чем сделать очередной глоток.

— Я правда очень сожалею. Обо всём, — мягко начал австриец. — Не стоило мне это начинать с твоей женой.

— Это не только твоя вина.

— Очень даже моя, и только моя. Она всегда была тебе верна. Это я продолжал настойчиво её добиваться, хоть она и отталкивала меня каждый раз. Это я её во всё это втянул. Это только моя вина, и мне правда искренне жаль.

— Правда?

— Жаль того, что я сделал с вашим браком, да.

— Но не жаль, что вы с ней начали роман?

— Нет. Она лучшее и худшее, что случилось со мной в этой жизни. Мне не секунды не жаль, что она в ней оказалась.

— Что ты имеешь в виду?

— Я ведь никогда никого не любил. Никого. У меня должно быть сотни женщин были, двое или трое одновременно; знаешь, как про таких, как я, говорят — в каждом городе по невесте. И мне до них не было откровенно никакого дела; они были одной из радостей жизни и только, как хорошая выпивка, красивые машины, деньги… Все эти вещи бездушны, они есть и ты вроде получаешь удовольствие от обладания ими, но ведь любви ты к ним не испытываешь, понимаешь, о чём я? Нет, всех тех женщин я не любил, только любил обладать ими и выбрасывать, когда надоедят. Иногда я даже их имён не помнил…

— А твоя жена?

— А что моя жена? Пришло время жениться и заводить детей, а она как раз была членом партии, у нас были схожие взгляды… Вот я и женился на ней.

— Да разве это причина жениться? — Генрих тихо рассмеялся. — Женятся, потому что любят друг друга, а не потому, что состоят в одной партии.

— Да не говори, умник! И где же ты был десять лет назад?

Они оба тихо рассмеялись и замолчали ненадолго.

— А что случилось, когда ты встретил Аннализу?

— Что случилось? Ничего не случилось. Я подумал, что она была очень хорошенькая, подумал, что надо бы вернуться в Берлин и попробовать разыскать её однажды… Вот уж не думал, что она сама меня найдёт в гестаповской допросной камере.

Громкий взрыв заставил Эрнста покоситься на потолок с опаской.

— Она сказала, что ты был очень добр с ней на допросе. — Похоже, Генрих хотел дослушать всю историю до конца.

— Наверное был, я не знаю. Когда я только вошёл в камеру, я подумал «вот так удача!» А затем она взглянула на меня своими большими глазами, полными страха и… Не могу даже объяснить, у меня будто перевернулось всё внутри. Я знал только, что никогда больше не хотел, чтобы она вот так в ужасе на меня смотрела. Она ведь была такой маленькой, хрупкой девушкой, дрожала, как осиновый лист… Я впервые в жизни растерялся, не знал, что и делать. Я дал ей свой китель, чтобы она хоть немного согрелась, и тут она посмотрела на меня совсем по-другому, с надеждой, как смотрят на кого-то очень могущественного, кто может помочь и защитить. Этот её второй взгляд мне понравился куда больше. Вот я и решил ей помочь.

— Спасибо, — мягко сказал Генрих.

— Да… Не знал я, во что себя втягиваю. — Эрнст снова отпил из бутылки. — После того раза мне пришлось постоянно играть роль «хорошего парня», каким она почему-то начала меня считать, только чтобы скрыть от неё тот факт, что в жизни я был никем иным, как самым обычным подонком. А мне нравилось, что она так хорошо обо мне думала. Она очень отличалась от тех других женщин; она постоянно пыталась сделать из меня достойного человека, хоть я и до сих пор не понимаю, почему.

— Такой уж она человек, Аннализа. Только хорошее видит в людях.

— Во мне ничего хорошего давно не осталось.

— Ты слишком строго себя судишь. Она никогда не полюбила бы кого-то с тёмной душой. А ты… Ты не плохой человек. Ты просто… — Генрих вздохнул и покачал головой с улыбкой. — Ты просто слишком много пьёшь и спишь с чужими жёнами. Если бы не это, ты бы мне даже нравился.

— Ну спасибо, — усмехнулся Эрнст.

— Я ведь не думал сперва, что у тебя к ней какие-то серьёзные чувства.

— Да я и сам не думал. Женщины всегда сами мне на шею бросались. — Он рассмеялся. — Я брал их на свидание, а они уже по дороге домой ко мне сами приставать начинали. Ну я и привык. Ни одна мне ни разу не отказала; я это не к тому говорю, чтобы похвастаться, а к тому, что твоя жена была первой, кто взяла и вежливо указала мне на дверь. Затем второй раз, и третий. Она во мне охотника разбудила, вот что произошло. Для меня стало какой-то навязчивой идеей сделать её своей. Поверь уж, я ещё ни с одной девушкой не был таким очаровательным, как с ней. Я знал, что нравлюсь ей, видел, но только она и тут сдаваться не собиралась. Я ненавидел её за то, что она навсегда поселилась у меня в мозгу; я думать больше ни о чём и ни о ком не мог… Я стал по-настоящему одержим ею. Я никогда в жизни ни одну женщину так не мечтал добиться. Это было ужасно подло, конечно, с моей стороны, но я решил во что бы то ни стало сделать её своей. Ты же знаешь, как мы, мужчины, думаем: переспишь с девчонкой и перестанешь о ней думать уже на следующее утро. Только вот с ней и это не прошло; с ней… с ней всё стало ещё хуже. После неё я больше вообще на других женщин смотреть не мог. Она делала меня сильнее всех на свете, и забирала у меня всё до последнего в то же время. У меня появилась чуть ли не физическая от неё зависимость, когда день вдали от неё превращался в пытку, а когда она была рядом, я клянусь, я чувствовал, что могу летать. Знаешь, раньше я думал, что мне жутко повезло, что я никого не любил, а соответственно и не страдал. А вот теперь я думаю, что повезло мне встретить её, единственную, кто смог заставить меня чувствовать, по-настоящему чувствовать впервые за всю мою жизнь. Господь наказал меня за всех тех женщин, кого я заставил страдать, потому что та, кого я наконец-то полюбил, никогда не будет моей. Я думал, если она забеременеет от меня, то уж тогда точно уйдёт от тебя. Или ты её оставишь. Мне не стоило этого делать. Надо было догадаться. Прости, Генрих. Прости за всё.

— Не нужно. Я не держу зла.

Генрих вдруг отставил в сторону свою бутылку и освободившейся рукой обнял Эрнста за плечи.

— Я сказал, что ты хороший человек, но это не значит, что ты мне нравишься в каком-то другом смысле, Фридманн.