Пришло наконец время всё им рассказать. Я и так уже поняла, что в покое они меня со своими расспросами и укорами не оставят.

— Генрих сказал, что они оказывают ему какую-то услугу… — отец никак не хотел понять, к чему я вела.

— Он солгал. Они помогают нам только потому, что всё это время мы на них работали. А когда закончится война, мы присоединимся к вам в Нью-Йорке. А сейчас, пожалуйста, заканчивайте со сборами; нам всего пару часов осталось.

— Но, родная… — мама моргнула несколько раз, глядя на меня в недоумении. — Что ты такое говоришь? Ты что…

— Да, мама. Всё верно. Я работаю на американскую контрразведку, одновременно прикидываясь глубоко убеждённой нацисткой в глазах моего правительства. Рада, что мы всё прояснили, а теперь очень прошу, давайте закончим со сборами!

— Но, девочка моя, это же так опасно! Почему ты раньше нам ничего не сказала? И как давно вы с Генрихом… А что если твой шеф узнает? Да он же расстреляет вас обоих!

— Он уже и так всё знает, мама. У нас почти не осталось времени, пожалуйста, поторапливайтесь; я отвечу на все ваши вопросы, когда увидимся в Нью-Йорке.

— Что ты имеешь в виду, он всё знает?

— Мама!

— Почему он в таком случае ещё не арестовал вас обоих?

— Папа, и ты теперь начнёшь?!

— Я просто пытаюсь понять, что здесь такое происходит, и я отказываюсь и с места двинуться, пока ты не объяснишь нам толком, как обстоят дела!

С этими словами он уселся на диван и упрямо скрестил руки на груди.

— Что ж, хорошо. Я всё объясню, но при одном условии: сразу после этого вы не станете задавать ни одного вопроса, упакуете оставшиеся вещи и будете молча ждать, пока агент Флоран вас не заберёт. А я тем временем пойду проверю, как там дела у Урсулы и прослежу, чтобы она тоже была готова ко времени. Идёт?

— Идёт, — нехотя согласился мой отец и поджал губы.

— Доктор Кальтенбруннер тоже с нами работает. Насколько ему это позволяет его должность, конечно же. А причина, почему вам не стоит беспокоиться о том, что он нас арестует или расстреляет, так это то, что это его ребёнок, которого я ношу, и ему стыдно перед моим мужем. Довольны? Вполне подробное объяснение на мой взгляд. А теперь, как договорились, заканчивайте сборы.

Мои родители даже не пытались скрыть своего изумления.

— Что? — к маме первой вернулся голос.

— Вы оба обещали, что не будет никаких вопросов.

Я подтолкнула чемодан ближе к бедной потрясённой женщине, а сама проследовала в коридор.

— Я к Урсуле. Когда вернусь в шесть, я хочу видеть вас обоих собранными и готовыми к перелёту.

Никогда раньше я не принимала такого командного тона с моими родителями, но в данной ситуации по-другому их заставить ехать было никак нельзя. Они бы ни за что не оставили свою единственную дочь и её мужа, а тем более когда узнали, чем их дочь и зять всё это время занимались. Может, не стоило им конечно говорить, что их «маленькая принцесса» ждала ребёнка от шефа РСХА, который в их глазах являлся чуть ли не дьяволом во плоти, но совесть меня по этому поводу едва кольнула. Мне о других вещах надо было думать, в частности о том, как вывезти их всех отсюда поскорее. После войны сядем и всё обсудим; если мы с Генрихом с неё вернёмся, конечно.

Берлин, февраль 1945

Я опаздывала на работу, потому как моя вторая по счёту, уже на два размера больше, чем предыдущая, юбка решительно отказывалась застёгиваться на моём уже сильно округлившемся животе. Нам с Генрихом удалось найти небольшой покинутый владельцами дом неподалёку от здания РСХА, и наконец освободить Эрнста от нашей компании и заодно весьма прямолинейных вопросов Отто. Отпустил он нас с явной неохотой, несмотря на необычность нашего совместного проживания. Однако, нам всё же как-то удавалось вполне неплохо уживаться одной большой, пусть и крайне экстраординарной семьёй. В конце концов шла война, а в войну и не такие вещи случались.

Тем не менее мы едва ли проводили какое-то время в нашем новом доме, почти что переехав на 8 Принц-Альбрехтштрассе, последовав примеру других сотрудников. Во-первых, на работу становилось всё сложнее и сложнее добираться из-за разбомбленных дорог, а к тому же внутреннее убранство РСХА напоминало первоклассный отель со всеми прилагающимися удобствами: кафетерием с отменным выбором блюд, душевыми, надёжным бомбоубежищем, а что самое главное, там мы были все вместе, а вместе и жить не так страшно, пусть и в преддверии надвигающихся групп армий с обоих фронтов.

— Ну и к чёрту! — я наконец потеряла терпение, взяла ножницы и надрезала юбку сзади вдоль молнии, чтобы хоть настолько-нибудь комфортно передвигаться. Хорошо ещё, что мой форменный китель был довольно длинным, а соответственно прикроет всё это безобразие.

По правде говоря, торопилась я в РСХА по совсем другой причине: прошлой ночью Генрих задержался в офисе дольше обычного, и я пошла домой одна. Но как только он собрался уходить, начался очередной воздушный налёт, и ночь ему пришлось провести в РСХА, в то время как я спала в подвале под домом совершенно одна. Не зная, насколько подвал был устойчив к налётам, можно и не объяснять, насколько я была перепугана, и твёрдо решила больше одной из РСХА никогда не уходить.

Здание РСХА напоминало разворошенный улей, как в принципе это и было каждый день с начала этого года. Союзники уже разбомбили около двадцати зданий, работавших под контролем головного офиса РСХА, и вся документация, которую удалось спасти вместе с выжившими сотрудниками, была переброшена в наш офис, на удивление каким-то чудом до сих пор избежавший вражеских налётов.

Приёмная выглядела не лучше. Георг сидел, погребённый под кучей документов и докладов, с завидной регулярностью подбрасываемых к нему на стол агентами из разных отделов, одновременно держа трубку зажатой между плечом и ухом. Количество посетителей, ожидавших приёма у шефа РСХА, было более чем внушительным. При моём появлении они все повернулись ко мне с каким-то необъяснимым отчаянием в глазах, а как только я услышала разгневанный голос Эрнста, доносящийся из-за закрытой двери, я сразу же поняла причину этих взглядов. Австрийца в гневе боялись решительно все. Я глянула на Георга, но тот только закатил глаза с болезненным выражением на лице и, прикрывая трубку одной рукой, прошептал:

— Ты не зайдёшь к нему и не скажешь, что его толпа народу ждёт? В последний раз, как я попробовал, в меня полетела чернильница. Я туда больше не иду!

Я сочувственно ему улыбнулась и открыла дверь в кабинет Эрнста. Он также разговаривал по телефону, и мне тут же стало жаль его собеседника на другом конце линии. Шеф РСХА был в бешенстве, и я невольно задумалась о причине, по которой он разодрал в клочья то, что ещё утром было обычной газетой, да ещё и несколько докладов вместе с ней. Разбитой вдребезги оказалась не только чернильница, предназначенная бедному Георгу, но ещё и сметённый со стола, ни в чём не повинный кофейный сервиз. Эрнст даже не заметил моего появления и продолжал кричать на своего подчинённого, время от времени нервно пробегая пальцами сквозь тёмную гриву, в тщетных попытках вернуть на место падавшую ему на глаза чёлку.