— Не льсти себе, ты мне тем более не нравишься. — Генрих рассмеялся, ну руки не убрал. — Просто здесь холодно, как в морозильной камере, и тебя уже всего трясёт. Если хотим пережить сегодняшнюю ночь, придётся держаться как можно ближе друг к другу. Тебе разве на учениях про тепло товарищеской спины не объясняли? Мы вот например в походах только так и спали, когда в открытом поле по осени приходилось ночевать, спиной к спине, только так и грелись.

— Предлагаешь так и лечь?

— А ты предлагаешь всю ночь так просидеть? Я вот например уже ни ног, ни спины не чувствую.

— Я тоже. Ну ладно, давай ляжем. Только смотри, проболтаешься кому-нибудь в РСХА — я тебе лично пулю промеж глаз пущу!

— Не волнуйся, ты не относишься к категории людей, о которых я хвалился бы, затащи я их в койку.

Я изо всех сил сдерживалась, чтобы не расхохотаться, пока они с сопением и взаимными подначками пытались устроиться поудобнее на слишком маленьком для двух очень больших мужчин сундуке. Наконец они пожелали друг другу доброй ночи и меньше чем через минуту начали дружно похрапывать; похоже, бренди и долгий откровенный разговор их всё-таки сморил.

Я наблюдала за спящими мужчинами из-под вороха своих одеял, когда вдруг почувствовала что-то совершенно непередаваемое, чего никогда раньше в жизни не испытывала; кто-то мягко коснулся меня изнутри, так осторожно и едва ощутимо, что я замерла на секунду, совершенно заворожённая новыми ощущениями. Мой малыш впервые зашевелился, догадалась я, и прижала обе ладони к животу. Урсула была права, когда говорила, что это было самым восхитительным чувством на свете, которое мне когда-либо доведётся испытать.

— Мой малыш, — прошептала я и осторожно обняла свой живот обеими руками. Никогда раньше я не испытывала такой всепоглощающей и безграничной любви, такого чистейшего восторга, излучаемого каждой клеточкой моего тела оттуда, где крохотная ручка только что коснулась моей руки, и вся война вместе со всей артиллерией и взрывами над моей головой потеряла всякое значение.

— Если бы сам не увидел, ни за что бы не поверил! — фыркнул Отто, обозревая нас за завтраком в воскресное утро. Он только вернулся из Австрии и сразу же направился повидать своего лучшего друга.

— Элке, разве я не предупреждал, чтобы ты всякий сброд в дом не пускала? — обратился Эрнст к своей домработнице, не отрывая глаз от тарелки.

Элке, однако, которую я ни разу не видела улыбающейся, только повела густыми бровями, явно не поняв шутки. Отто продолжал стоять в дверях с превесёлой ухмылкой на лице.

— Вы что, живёте теперь одной семьёй? Не уверен, законно ли это, но лично мне идея нравится, — продолжил австриец, в то время как Рольф обнюхивал его сапоги.

Нам крайне повезло, что обе наших собаки нашлись, как все и предсказывали, и были доставлены нам полицией. Магда тоже к счастью оказалась жива, но находилась сейчас в госпитале, где мы навестили её пару дней назад.

— Отто, почему бы тебе не присесть и не занять чем-нибудь свой болтливый рот? — Эрнст наконец не выдержал продолжения издевательств.

— Это я всегда пожалуйста!

Я ухмыльнулась. Эрнст прекрасно знал, как можно было переключить внимание своего чересчур любопытного друга. Но с Отто за столом спокойному завтраку не суждено было состояться.

— Один последний вопрос, — проговорил он, с отменным аппетитом набивая себе рот омлетом, что Элке положила ему на тарелку. — Как вы, люди, спите? Все вместе, или?…

Генрих чуть не подавился после такого прямолинейного вопроса, в то время как Эрнст, давно привычный к австрийскому юмору, только бросил на друга убийственный взгляд.

— Нет, Отто, — мило улыбнулась ему я. — По правде говоря, я сплю одна, а эти двое спят вместе.

Теперь настала очередь Отто поперхнуться омлетом. Эрнст расхохотался, а Генрих только отложил вилку, с болезненным выражением лица прикрывая глаза рукой.

— Ты же обещала никогда и никому не говорить, — произнёс он медленно и тихо.

Генрих говорил об утре после той ночи, что мы провели в подвале, когда они проснулись и увидели меня, стоящую над ними с умилённым выражением лица. Я не удержалась тогда, чтобы не сложить руки у груди: слишком уж умильно они выглядели, лёжа в обнимку. Конечно, произошло это явно во сне и только потому, что в подвале было безумно холодно, да и выпили они в ту ночь прилично, но вот наутро и уже протрезвев, они отпрыгнули чуть ли не на два метра друг от друга и заставили меня поклясться, что я никогда и никому о таком позоре словом не обмолвлюсь. Отто, однако же, интерпретировал последнюю фразу Генриха немного по-своему.

— Так… Я не знаю, что у вас тут происходит, больные вы на голову люди, и точно не хочу вдаваться в детали.

Эрнст конечно же решил сделать всё ещё хуже и нежно погладил Отто по плечу.

— Ну, не обижайся. Это было всего один раз, и совершенно ничего не значило. Ты всё равно мой самый любимый.

— Пожалуйста, убери руку. — Отто отодвинулся от него с наигранно брезгливым выражением лица, отчего Эрнст расхохотался ещё громче.

— Так что за новости из Австрии? — Эрнст всё же решил вернуться к серьёзным вопросам.

— Ну, с новостями о твоём новом семейном положении конечно не сравнятся, но… Всё же что-то есть. Укрепление альпийского редута и новой ставки фюрера, если он конечно решит туда ехать, идёт полным ходом, как и временное хранилище для всех экспонатов для будущего музея фюрера. Если его вообще когда-нибудь построят.

— Ты уже начал свозить туда эти экспонаты?

— Да, перевожу потихоньку. С той скоростью, с какой союзники движутся с запада, выбора у нас другого не остаётся, иначе все эти бесценные предметы искусства окажутся разрушены воздушными ударами и артиллерией. Я просмотрел списки и… Вся коллекция стоит сотни миллионов. Если нам удастся — не хочется конечно этого говорить, но как солдат я-то понимаю, что вероятность проиграть войну у нас весьма велика — если мы сможем хотя бы часть этой коллекции перевезти на одну из подлодок, а оттуда в какое-нибудь тёплое местечко в Южной Америке и продать её там на чёрном рынке, мы сможем обеспечить себе вполне безоблачную новую жизнь.

— Что-то мне подсказывает, что ты уже и место выбрал? — Эрнст приподнял бровь, ухмыляясь своему другу.

— Вообще-то выбрал, — с гордостью ответил тот. — Ты же мне сказал начинать работать над планом Б, вот я и работаю.

— Молодец. Потому что этот план нам ох как нужен.

Цюрих, декабрь 1944

Американец открыл мне дверь и быстро глянул мне через плечо, чтобы убедиться, что я пришла одна. Я специально велела своему водителю ждать меня внизу после того, как тот помог мне принести два больших чемодана к двери агента контрразведки. Флоран, как он мне представился при нашей самой первой встрече, вопросительно взглянул на чемоданы.