— Не поможете мне их внести внутрь? — спросила я его вместо приветствия. — Мне нельзя поднимать тяжёлое.

— Конечно. Проходите, прошу вас.

Флоран впустил меня к себе в номер и внёс оба чемодана вслед за мной.

— Рад снова вас видеть, миссис Фридманн. — Мы обменялись рукопожатиями. — Признаюсь, я не ждал, что вы сами выйдете на связь через ваших людей в Берлине. Полагаю, это что-то важное? Рудольф сказал, что вы хотели поговорить вдали от любопытных глаз.

— Всё верно. Но сначала откройте чемоданы, пожалуйста.

Американец слегка нахмурился, но всё же положил один из чемоданов на стол и открыл его. Если раньше его лицо выражало простое любопытство, то сейчас оно превратилось в маску самого настоящего шока.

— Невозможно… — Едва прошептал он, беря в руки одну из пачек новёхоньких купюр из чемодана.

— Как видите, очень даже возможно. — Я провела пальцами по ровно уложенным внутри пачкам.

Он вынул одну из двадцатидолларовых банкнот из пачки, извлёк вторую из своего бумажника, подошёл к окну и поместил обе купюры рядом, сверяя их. Он долго тёр бумагу пальцами, нюхал краску и даже подносил каждую из купюр на свет.

— Постойте, какая из них была моя? — наконец проговорил он после нескольких минут и оглянулся на меня в растерянности.

— Вряд ли вы теперь это узнаете. На прошлой неделе я отвезла такие же два чемодана в банк, и даже их лучшие специалисты не смогли отличить подделку от настоящих.

— Так им всё-таки удалось. — Флоран кивнул несколько раз, а затем глубоко вдохнул, заставляя себя собраться. — А от меня чего хотите? Просто хотели показать мне деньги?

— Нет. Деньги ваши. Можете их оставить себе.

Недоверие отразилось на его гладковыбритом лице, но всего на секунду.

— Как я понимаю, это не просто щедрый жест? Вы хотите чего-то взамен?

— Да, это так. — Я присела на стул и подумала о том, как бы лучше начать этот непростой разговор. — Я пришла попросить об одолжении.

— Должно быть, немаленьком. — Американец кивнул на чемоданы, полные денег.

— Так и есть. — Я неловко заёрзала на стуле. — Мой муж сказал, что ваш офис предложил ему должность после войны, а также пообещал позаботиться о наших новых документах.

— То предложение по-прежнему в силе. Никто не станет чинить вам никаких проблем; ваша безопасность нами гарантирована.

— Благодарю вас, я очень это ценю. — Я улыбнулась ему и снова отвела глаза. — Но я здесь не за этим. Я пришла попросить вас поговорить с вашим начальством о докторе Кальтенбруннере.

— Аа, вот и большое одолжение, как я понимаю. — Флоран улыбнулся. — Что конкретно вы хотите?

— Я хочу, чтобы вы спросили ваше руководство, не смогут ли они и для него что-нибудь сделать? — осторожно начала я. — Ну, вы понимаете… После войны. Может, они смогут… Помочь ему, как они помогут нам?

— Миссис Фридманн, я не хочу давать вам никаких ложных надежд. Я вам и так могу заявить, что для него ничего сделано быть не может. И гарантирую вам, моё руководство даст вам точно такой же ответ. Мне жаль, что вам пришлось проделать такой путь, только ради того, чтобы это услышать, но… Он же шеф РСХА, разве вы не понимаете? Он заведует гестапо; Мюллер отвечает ему. Он ответственен за Einsatzgruppen, которые уничтожили уже сотни тысяч человек на всех оккупированных территориях. Все приказы об «особом отношении» носят его подпись. Вы серьёзно полагаете, что моё правительство захочет ему помогать?

— Но он же ни в чём не виноват! Это всё приказы рейхсфюрера Гиммлера; ему приходится их подписывать просто потому, что они попадают под его ведомость из-за установленного ещё до него порядка. Он даже и не читает большинство из них, его адъютант штампует их его факсимиле! Иногда Мюллер приходит с очередным документом, и если доктор Кальтенбруннер не на месте, то Георг сам их штампует, даже не показывая ему…

— Миссис Фридманн, я не хочу вникать в детали вашего рабочего распорядка в РСХА, я только говорю, что являясь главой этой организации, доктор Кальтенбруннер ответственен за все совершённые данной организацией преступления.

— Но он и не хотел становиться главой этой организации! Гиммлер заставил его принять пост военным приказом! Что бы вы сделали, если бы вам пришлось выбирать между тем, чтобы последовать приказу или же быть расстрелянным вместе с ближайшими членами вашей семьи?

— В нашей стране таких варварских порядков нет.

— Я очень рада за вашу страну, но нам-то что делать?

— Надо ему было раньше думать, прежде чем вступать в нацистскую партию и в особенности в СС.

— Может, вы хотя бы попытаетесь поговорить с вашим начальством? — я устало потёрла лоб. — Это только благодаря его вмешательству была остановлена программа уничтожения. И преследование церкви. Он стольких людей отпустил на свободу, когда Мюллер хотел их всех вешать без разбора… Разве это совсем ничего не значит?

Американец тихо вздохнул и молчал какое-то время.

— Миссис Фридманн, я обещаю, что передам вашу просьбу моему руководству. Я обещаю, что передам им ваши слова в точности и даже опишу им ситуацию, как её описали мне вы. Но я и так знаю, что их ответ будет отрицательным. Так что примите лучше мой совет: скажите доктору Кальтенбруннеру, чтобы он попросил тех людей, что сделали ему эти деньги, нарисовать ему такой же отличный новый паспорт. А как только он окажется у него на руках, пусть убирается подальше из страны и бежит как можно дальше.

Я только кивнула в ответ на его слова. Я и так ожидала подобного ответа, но всё же стоило ли меня винить за попытку хоть что-то для него сделать?

— Благодарю вас, Флоран. Я передам ему ваши слова.

Цюрих, январь 1945

— Мама, не бери слишком много вещей. Вы всё это не довезёте.

Я следила за тем, как мои родители паковали чемоданы, чтобы они не забыли упаковать чего-то нужного. Генрих только что договорился обо всём с американской стороной, и сегодня вечером те должны были переправить моих родителей, бабушку Хильду, наших собак, Урсулу и малышку Грету из Швейцарии. Им ничего особенно опасного не грозило на территории нейтральной страны, но Генрих, не зная, как скоро оба фронта начнут смыкаться вокруг Германии, решил всё же эвакуировать мою семью туда, где о них позаботятся, случись чего с нами.

— А ты, родная? Вы с Генрихом тоже едете?

— Нет, мама. Мы пока не можем покинуть Германию. У нас ещё много работы.

— Работы? Какой ещё работы?! О чём ты вообще говоришь? — Мой отец бросил книги, которые держал в руках, в чемодан и уставился на меня в неверии. — Ты же скоро станешь матерью. Тебе о ребёнке думать надо! А ты собираешься вернуться в Берлин, ко всем этим бомбёжкам, из-за какой-то работы? Рисковать жизнью ради долга перед РСХА?!

— Нет, папа. Я говорю про работу с людьми, которые вас сегодня отсюда вывезут. Почему, как ты думаешь, американская разведка решила ни с того, ни с сего нам помочь?