князь Михаил Павлович, тогда он заговорил громче и последствием его настояний было то, что, вместо Потемкина, назначен был полковым командиром известный по фронту и суровому обращению с офицерами и солдатами, бывший командиром Екатеринославского гренадерского полка, Шварц. При первом же учении палки посыпались градом на спины солдат. Они взволновались, и однажды, вместо того, чтобы идти на ученье, стали безмолвно, неподвижно, без ружей перед казармами; все доводы, угрозы были напрасны, и только, когда им скомандовали: «В крепость!» – они двинулись и беспрекословно исполнили команду. Конечно в присутствии Государя в Петербурге ничего подобного не могло случиться. Известие Александр получил в Троппау. На беду русский курьер, адъютант князя Васильчикова, Чаадаев, опоздал целыми сутками, и Государь узнал о происшествии от князя Меттерниха, который постоянно твердил, что дух возмущения направленный против властей, установленных законом, проник и в Россию: такой взгляд отразился в письме Государя к Аракчееву по этому случаю, где говорится, что причину неповиновения полка он приписывает не полковому командиру, не офицерам, а внушениям, влиянию тайных обществ. Весь полк, как известно, был раскасирован и набран из новых солдат и офицеров.

Пламя революции распространялось все более и более в Европе. Начавшись в испанских колониях Америки, оно перешло в метрополию, оттуда в Португалию, Турин и Италию. В Австрийской империи, составленной из народов различных происхождений и вероисповеданий, хранилось множество воспламенительных элементов; тайные зажигатели скрывались повсюду от бдительности правительств.

Меттерниху необходимо было обеспечить владения Австрии от будущих переворотов и всех превратностей судьбы, непостоянство которой она недавно еще испытала. Венский кабинет воспользовался священным союзом и во имя его потребовал ополчения в защиту прав Государей и Божеских законов, уверяя, что не поведение Фердинанда увлекло Испанию к восстанию, но дух времени, безбожие и общественное настроение к неповиновению властям. Напрасно восставал против такого требования Каподистрия, утверждая, что система взаимного оберегательства полезна только тем, кто нуждается в ней; что России нечего опасаться внутренних переворотов, которые могут угрожать Австрии и нам не понадобится ее помощь в этом случае, а там где нужно, мы не можем рассчитывать на нее; что союз этот обременителен, заставляя содержать наготове армию для других; что движение войск наших за границу вредно нашим интересам, и если уже нужны вооруженные силы, то лучше употребить их для защиты собственных выгод, которые сильно страдали в Константинополе, где вмешательство западных держав было явно направлено против нас. Он предлагал систему невмешательства и, твердо держась этих начал, даже не настаивал на немедленном военном заступничестве за греков, освобождение которых было заветной идеей его жизни; но умолял не задушать народного движения насильственными действиями, дать свободу развиваться общему сочувствию к делу Греции в России, как оно уже развилось и приобрело гражданственность в других европейских государствах, олицетворяясь в обществах Эттерии.

В защиту политики графа Каподистрия подана была мемория барона Криднера: это один из замечательнейших дипломатических документов по силе изложения и доказательств. Если он навлек на себя упреки другого статс-секретаря, то Государь был более снисходителен, и уважая убеждения, лично сказал ему, что велит отвечать. Опровержение составлено также очень ловко и умно. Мысли, даже слова Государя схвачены и развиты весьма последовательно. Долго дипломаты ломали себе голову, кому приписать этот умный меморандум; думали даже, что он составлен в иностранной канцелярии. Только лет через пять после узнали, что он принадлежит графу Поццо-ди-Борго!.. Мы с грустью заносим этот факт на наши страницы.

Каподистрия видел, что убеждения его мало действуют, что политика Меттерниха увлекала более и более Александра I, а в заключение конференции в Троппау, и особенно в Лейбахе вполне восторжествовала. Конечно, Государя не могли поколебать в искренней приязни к графу Каподистрия, которую можно было назвать дружбой, но он уже видел в нем человека более привязанного к интересам Греции, чем России, и потому более расположенного к защите народного движения, чем защите прав государей. При таких натянутых отношениях, не многое нужно было, чтобы довести до разрыва между ними. Смелая выходка нетерпеливого Александра Ипсиланти, который был генерал-майором в русской службе, была приписана врагами Каподистрия, его тайному подстрекательству, хотя он первый не одобрял ее. Государь едва ли поверил клевете; по крайней мере личные отношения оставались по-видимому те же, и оба статс-секретаря по-прежнему ходили вместе с докладом к Государю.

При одном из этих докладов обнаружилась сильнее прежнего разность мнений; граф Каподистрия, указывая на совершенное равнодушие союзников к интересам России в распре ее с Турцией, между тем как мы, с большими пожертвованиями, вооружаемся за их выгоды, настаивал на энергическом действии, по крайней мере в дипломатических сношениях с дворами Венским и Лондонским. Для иной политики нужны были другие деятели, и потому необходимо было отозвать прежних представителей наших, из которых один находился под непосредственным влиянием Меттерниха, а другой был стар и слаб; он предлагал назначить в Вену графа Толстого и в Лондон барона Строгонова, который уже со всем посольством выехал из Константинополя и находился в России. Государь, после долгих прений, последовал противоположному мнению… По выходе из кабинета граф Каподистрия передал своему сотоварищу все депеши, которые Государь по обыкновению поручил ему, объявив, что это был его последний доклад. В августе 1822 года граф Каподистрия оставил Россию. Он отправился сначала в Эмс, а потом в Женеву. При расставании с ним, Государь искренно плакал: Каподистрия был один из весьма немногих людей, который вполне приходился ему по душе. Что же касается до самого статс-секретаря, то он был предан Александру безгранично и благоговел перед ним; тем тяжелее для него была разлука.

Для России потеря Каподистрия была важнее проигранного сражения. Государь отправился на Веронский конгресс без него. Там-то сильнее прежнего скрепились узы священного союза, который принял такой неожиданный оборот, и эти узы теснили нас так долго, что оставили по себе рубцы и раны, которые нескоро залечатся.

Дальнейшая судьба графа Каподистрия известна. Он достиг осуществления своей идеи, служению которой посвятил всю жизнь свою: нужно было только уметь привести ее в исполнение. Казалось, он один мог создать будущность нового королевства, но судьба определила иное: он пал, и его мученическая смерть осветила образ его еще более пленительным блеском для потомства, а новое королевство, как бы в искупление преступления, совершенного над лучшим из своих людей, продолжает терзаться и мучиться в своем неустройстве.

Граф Каподистрия оставил по себе драгоценный материал для изучения политики, – это записку, посланную им из Женевы Императору Николаю I по восшествии его на престол; в ней же заключаются весьма любопытные сведения, собственно до него относящиеся. Из