Мать подошла, обняла его, поочередно подставила щеки для поцелуев.

– Идем, идем в дом, – подтолкнула она его в спину и оглянулась на дверь напротив, будто почувствовала, что оттуда за ними наблюдают.

Оттуда и правда нередко велось наблюдение. Одинокой женщине средних лет совершенно нечем было себя занять, вот она и таращилась день и ночь в дверной глазок. А потом очень многозначительно хмыкала, встречаясь с Игорем у лифта или возле мусоропровода.

Плевать!

Мать вошла, привычно скинула туфли у порога. Она не терпела разгуливать в уличной обуви по дому.

– Оставим эту привилегию для богатых. И еще для кино и телевидения, – любила повторять она. – Они могут себе позволить дышать пылью. Мы – нет.

Игорь не стал предлагать ей гостевые тапочки. Последней их надевала Котя.

– Кофе сваришь, сынок? – рассеянно попросила мама и пошла в кухню.

Он в точности повторил все, что делал полчаса назад. Кофе не упустил. Творожного сыра маме не предложил. Она не терпела такой еды. Вместо этого предложил шоколада. Нашлось сразу три плитки в холодильнике. Это точно была покупка Коти. Он не покупал. Он не ел шоколада. Не любил.

– Отличный кофе, – рассеянно похвалила мама, рассматривая сына, будто видела впервые.

– Спасибо, – он как можно беспечнее улыбнулся. – Твоя школа. Ты учила.

– Ну да, ну да, – мать скупо поджала губы, глянула с прищуром. – А еще я тебя учила быть вежливым, вести себя интеллигентно, а ты… А ты вчера не пришел на похороны Илоны. А я тебе звонила. Несколько раз. И уточняла время и место. Почему?

– Был занят, – улыбка сделалась напряженной, превращаясь в судорожный оскал. – Да и не люблю я подобных мероприятий.

– Их никто не любит. Однако находят в себе силы и присутствуют. Я умру, ты тоже не придешь?

– Мам, ну ты чего?

Перепугался он вдруг так, что сорвался с места, присел перед ней на корточках и положил голову ей на коленки, как раньше, как в детстве, когда его необходимо было пожалеть.

– Ты что о смерти-то заговорила? Заболела, что ли? – задрал он голову, не дождавшись, когда она погладит его по волосам.

– Нет. Тьфу-тьфу, надеюсь, здорова. Просто пытаюсь понять, – мать вздохнула и все же коснулась его волос, убирая прядки с его лба. – Что случилось с моим сыном? Почему он вдруг так сильно изменился? Почему у него появилось так много тайн от меня?

– Ты о каких тайнах, мама?

Он понял, что бледнеет. Дальше можно было ни о чем не говорить. Она все поняла. Она слишком хорошо его знала.

– Скажи, ты спал с ней? – спросила она со странным придыханием, в котором ему послышался ужас. – Ты спал с Илоной?

Игорь медленно поднялся, отошел от матери к окну, повернулся к ней спиной.

За окном, внизу, бесновался город. Машины, машины, сотни машин! Тысячи людей. Все они спешили куда-то. Пытались друг друга обогнать. Толкали друг друга локтями. Не уступали приоритетной полосы на трассе.

Господи, какая скука эта жизнь! Зачем все это, если финал у всех один?! Он неизбежен. Каким бы удачливым и смелым ты ни был на старте, финишируют все одинаково!

– Да, – вырвалось у него в тот момент, когда он подумал о том, насколько несправедливо рано умерла Илона.

– Господи! – простонала мать, раздался грохот.

Игорь не повернулся. Грохот был знакомым. Это мать поставила локти на стол. Уронила лицо в ладони и сейчас станет плакать. Этого он не терпел. Он в такие моменты задыхался от жалости.

– Мама, не плачь, – попросил он тихо. И еще тише добавил: – Я не убивал ее, мама. Я ее… Я ее очень любил.

– Я не плачу, – проговорила она неожиданно ледяным голосом.

Он такого прежде никогда не слышал. Она никогда не говорила с ним так.

– Я верю, что ты не убивал, – вдруг добавила мать. – Но этому не верит лейтенант Ломов.

– Кто это? – отозвался Игорь рассеянно.

Неожиданное облегчение от того, что он высказался, признался, что мать ему поверила, ударило слабостью по ногам. Он еле устоял. Еле не рухнул на пол. Какой, к черту, лейтенант Ломов! Плевать на него! Мама, его мама ему поверила. Это было важнее всего. Это было важнее всего именно сейчас, когда душа его ныла.

– Ломов? Да черт его знает, что за функции у него. Расследует убийство. Шныряет везде, вынюхивает, является без приглашения. Обвиняет непонятно в чем Андрюшу. Говорит гадости о тебе. Я вчера еще хотела приехать к тебе. Сил не было после похорон. Звонить не стала. Это не телефонный разговор. К тому же, кто знает, может, наши телефоны уже все на прослушке. У них все очень быстро это.

– У кого, у них?

– У полиции. Мы вдруг с некоторых пор имеем дело с полицией, сынок. Не было печали! Игореша, повернись, посмотри на меня, – попросила мать.

Он повернулся. И она ахнула, прикрывая рот ладонью.

– Бедный мой мальчик! Ты… Ты в самом деле любил ее?!

Он кивнул и вдруг зажал пальцами глаза, почувствовав сильное жжение. Слезы! Подлые слезы! Их не было все эти дни. Вообще ничего не было, кроме холодной пустоты и жгучей обиды. И вдруг!

– Иди ко мне, мой хороший.

Мать протянула руки. Он шагнул, упал коленками на пол, прижался лицом к ее боку и зарыдал.

– Я потому не был вчера, – шептал он сквозь слезы. – Я боялся. Вот этого вот самого боялся. Выдать себя. Превратиться в слюнтяя. Так она меня назвала. Тогда мы с ней виделись в последний раз.

– Когда это было?

Мать методично гладила его по голове, плечам, спине. Иногда он чувствовал макушкой прикосновение ее губ.

– Когда это было, Игореша? Лейтенант Ломов утверждает, что ваша последняя встреча за несколько дней до ее смерти закончилась грандиозным скандалом. Это был публичный скандал? Вы ругались на публике? Почему об этом ему стало известно?

– Это было в день ее гибели, мама. Тогда Илона навала меня слюнтяем.

– Погоди, – мать обхватила его голову ладонями, отодвинула от себя, заглянула в глаза. – Но Ломов утверждает, что вы ссорились за несколько дней до ее гибели.

– И за несколько дней до ее смерти мы ссорились тоже. Она… – Игорь закусил нижнюю губу, она противно дрожала. – Она бросила меня, мама! Просто решила со мной порвать. А я… А я кричал на нее. Называл ее старой шлюхой. Прости… Орал, что она использовала меня. Еще что-то орал. Какую-то ерунду. Я был раздавлен, мама! Я просто этого не ожидал. Все же было так хорошо.

– Успокойся. Успокойся, мой мальчик. – Мать печально улыбнулась, принялась вытирать ему лицо своим носовым платком. – Она и в самом деле была для тебя старой шлюхой. Тебе девятнадцать, ей тридцать пять. Разница в шестнадцать лет! Старая, подлая совратительница. Гореть ей в аду!