Еще одним экстремистским течением в начале XX века был анархизм. По некоторым данным, в 1903–1910 годах в России насчитывалось около 7000 последователей этой социально-политической доктрины, а анархистские группы объединяли до 80-150 членов.

Приверженцами анархизма также был создан ряд «боевых групп», весьма активно участвовавших в «партизанской террористической войне», одним из главных средств ведения которой считались так называемые экспроприации — захват личной или казенной собственности и денежных средств.

Вслед за французскими анархистами, впервые в начале 90-х годов XIX века осуществившими ряд акций «рассеянного» террора путем организации «безадресных» взрывов, российские анархисты-безмотивники также устраивали взрывы в ресторане «Бристоль» в Варшаве (ноябрь 1905 года), возле кафе в Одессе (декабрь 1905 года), ряд терактов на пароходах (1906 год).

В мае 1906 года в Петербурге возникла Боевая организация максималистов, в которую входило около тридцати человек. Члены ее вынашивали планы захвата здания Государственного совета во время заседания там министров, готовили покушения на некоторых из них. В июле 1906 года максималисты организовали покушение на командующего Одесским военным округом, а в августе того же года устроили взрыв на даче премьер-министра Столыпина, в результате которого погибло более десяти человек.

Однако параллельно с организованной террористической «идейной борьбой» эсеров, максималистов и анархистов в 1904–1906 годах развивались также еще три вида терроризма: неорганизованный (то есть не проводимый какой-либо конкретной партией или организацией) и так называемые аграрный и фабричный. Аграрный терроризм заключался в призывах к осуществлению в деревне традиционных форм крестьянской борьбы (разгромы и поджоги имений, убийства помещиков и тому подобное), что получило известное распространение в 1905–1907, а также в 1915–1918 годах.

Начало этой тактике положила резолюция Женевской группы эсеров в ноябре 1904 года, которая была поддержана частью Партии социалистов-революционеров в России, Крестьянским союзом и Союзом эсеров-максималистов.

Приверженцы же фабричного терроризма провозглашали необходимость нападений на представителей администрации предприятий, чиновников, штрейкбрехеров и прочих.

Следует также отметить, что значительное распространение в 1905–1907 годах получил и так называемый грабительский терроризм, связанный с осуществлением экспроприации материальных средств, шантажом и тому подобными деяниями, причем нередко он был обусловлен не политическими, а корыстными мотивами. Не будучи, строго говоря, проявлениями политического терроризма, эти акции, в свою очередь, также создавали своеобразный морально-психологический фон, настрой в обществе, следствием чего являлось все более укреплявшееся в сознании масс убеждение в том, что «винтовка рождает власть», столь притягательное для многих последующих поколений террористов и всевозможных радикалов.

Нельзя также не упомянуть о том, что наряду с революционными, левыми организациями в 1905–1907 годах в Российской империи возникали и действовали в противовес им и правые террористические группы: так называемые боевые дружины при Союзе русского народа, Русском народном союзе имени Михаила Архангела и Обществе активной борьбы с революцией и анархией. Эти организации также осуществили целый ряд террористических актов против своих политических противников, причем некоторые из них пытались представить их как действия левых экстремистов.

Интересно, что в конце XIX — начале XX века было также положено начало международному сотрудничеству в деле борьбы с терроризмом, который, в особенности анархическая его разновидность, получил к тому времени значительное распространение во Франции, Испании и Германии. Обстоятельство это способствовало установлению и налаживанию контактов между правоохранительными органами европейских государств.

Так, например, еще в январе 1880 года российское посольство в Париже через Заграничную агентуру Департамета полиции установило, что под именем польского эмигранта Эдуарда Мейера во французской столице скрывается член Исполнительного комитета «Народной воли» и участник покушения на Александра II Лев Гартман. Это важное для III отделения открытие было сделано не без участия Петра Васильевича Корвин-Круковского, русского дворянина, женатого на французской актрисе и бывшего секретным сотрудником российской полиции.

Летом 1881 года, когда перепуганные российские монархисты решили начать «крестовый поход против врагов трона и империи», Корвин-Круковский в качестве агента «Священной дружины» возглавил парижскую агентуру Департамента полиции. Вскоре в помощь ему из Петербурга прибыл разоблаченный к тому времени на родине агент III отделения Рачковский, уже в марте 1884 года сменивший Корвин-Круковского на посту заведующего Заграничной агентурой Департамента полиции. Мы специально обращаем внимание читателей на это обстоятельство, поскольку традиционно появление постоянной полицейской резидентуры во Франции связывается с именем Рачковского, в результате чего затушевывается ее деятельность в предшествовавшие годы.

Имевший хорошие связи в обществе (в том числе в политических и полицейских кругах) и обладавший немалыми личными амбициями, Рачковский на десятилетия стал проводником политики российского Министерства внутренних дел во Франции, причем, несмотря на многочисленные авантюры и ряд провалов, в целом деятельность его можно считать весьма успешной.

Третьего февраля 1880 года по настоянию российского посла графа Орлова Гартман был арестован французской полицией. Однако, хотя доставленные из Петербурга документы и свидетельствовали о причастности Гартмана к террористической деятельности, 7 марта он был освобожден из-под ареста под давлением прессы, будоражившей общественной мнение, с чем вынуждены были считаться французские власти.

Эти события, вошедшие в историю дипломатии как «инцидент Гартмана», повлекли известные осложнения в российско-французских отношениях. Однако, будучи информированным через Заграничную агентуру Департамента полиции о приобретавших все большую популярность во Франции анархистах, не только призывавших на словах, но и реально готовившихся «взрывать бомбы на улицах Парижа», Министерство внутренних дел Российской империи решило предостеречь своих коллег, подробно рассказав им о деятельности собственных террористов, анархистов, нигилистов и социалистов, резонно рассчитывая на ответную помощь со стороны французской полиции.

С этой целью в Департаменте полиции был подготовлен уже неоднократно упоминавшийся ранее обзор хроники террористической деятельности в России в 1878–1887 годах. Составители полицейской хроники объясняли появление терроризма в России разочарованием в действенности политической пропаганды (что в значительной степени верно), недовольством имевшимися в наличии «ресурсами революционной деятельности», «нигилизмом» (то есть отрицанием существующего государственного устройства), разочарованием вследствие «пассивности народа», весьма равнодушно воспринимавшего призывы к началу строительства «новой жизни».

Одновременно с этим французским властям была передана, выражаясь современным языком, ориентировка на представлявших особую угрозу российских эмигрантов, проживающих на их территории. Приведем ниже выдержки из этого весьма любопытного документа.