– Помоги мне, пожалуйста.

Герта поднялась и медленно вставила крючки в петли.

– Слишком открытое, – проворчала она, коснувшись моей спины. – Замерзнешь.

Я была готова, но вдруг поняла, что еще не решила, пойду ли, хотя своей уверенностью, похоже, заразила даже Герту. Девушки возбужденно перешептывались, словно подружки невесты, вот только я уже была замужем и никто не ждал меня у алтаря. Откуда же такой страх? Чего я боюсь?

– Темно-зеленый так идет к светлым волосам! Ну и прическа, конечно, не хочу хвастаться, но она идеально подчеркивает твое кругленькое личико, – воскликнула Улла. Она радовалась так, будто это ее, а не меня пригласили на прием.

– Повеселись там за всех, – подмигнула Лени.

– Если не тянет веселиться, хотя бы расскажешь, как это было, – напомнила Улла. – Не хочу упустить ни единой детали!

Эльфрида уже стояла на улице.

– А ты мне ничего не скажешь?

– Что тут сказать, берлиночка? Непростое это дело – якшаться с теми, кому ты не ровня. Да только выбора обычно нет.

Поговорить с баронессой было единственной моей целью на вечер, но я не понимала, как это сделать, и поэтому, едва войдя в зал, взяла предложенный официантом бокал: решила, что так будет проще освоиться. Тихонько потягивая вино, я переходила от одной группы увлеченно болтающих гостей к другой, но, так и не выбрав, к которой присоединиться, села на диван рядом с компанией пожилых дам, уже уставших или просто заскучавших. Как бы то ни было, мое появление дало им новый предмет для беседы, и они принялись расхваливать атласное платье: «этот вырез на спине так вам идет», говорила одна, «а мне нравится вышивка на плече», перебивала другая, «на редкость удачный фасон», подхватывала третья. «Заказывала в одном берлинском ателье», успела ответить я, но тут в зал вошли новые гости, и дамы заспешили к ним, совсем забыв обо мне. Я отошла в уголок, прижалась обнаженной спиной к обоям, допила бокал и стала изучать потолочные росписи, воображая, что переношу изображенных персонажей на бумагу, со всеми анатомическими особенностями. Ноготь указательного пальца скреб о подушечку большого; заметив это, я велела себе прекратить и выглянула в окно: не собирается ли баронесса подняться в зал? Но она по-прежнему была окружена толпой людей, жаждущих засвидетельствовать почтение. Мне нужно было подойти к кому-нибудь из присутствующих и вмешаться в уже начавшийся разговор, но я не могла заставить себя это сделать. «Слишком много болтаешь», – говорила когда-то мама. Но, живя в Восточной Пруссии, поневоле сделаешься лаконичной.

В конце концов баронесса сама меня заметила, хотя я пряталась за длинной шторой. Казалось, она была рада меня видеть.

– Спасибо за приглашение, баронесса фон Мильдернхаген. Для меня большая честь оказаться здесь.

– Добро пожаловать, Роза, – улыбнулась она. – Могу я звать вас Розой?

– Конечно, баронесса.

– Тогда пойдемте, я представлю вас мужу.

Клеменс, фрайхерр фон Мильдернхаген, курил сигару в компании двух мужчин. Если бы не мундиры, я никогда не приняла бы их за офицеров: вальяжные позы были далеки от военной выправки. Один яростно жестикулировал: обычно так делают те, кто пытается убедить собеседника в обоснованности своих, весьма сомнительных, суждений.

– Господа, позвольте представить вам мою берлинскую подругу, фрау Зауэр.

Офицеры обернулись, и я оказалась лицом к лицу с лейтенантом Циглером. Он наморщил лоб, будто вычислял квадратный корень из очень большого числа, но не стал отводить глаз. Скорее всего, он заметил мое удивление и страх, пришедший через пару секунд. Это как удариться коленом о ножку стола: сперва ничего не чувствуешь, но потом тебя накрывает горячая волна, и дальше боль нарастает.

– Мой муж, барон Клеменс фон Мильдернхаген. А это полковник Клаус Шенк фон Штауффенберг и лейтенант Альберт Циглер, – объявила баронесса.

Альберт, значит. Вот как его зовут.

– Добрый вечер, – выдавила я, надеясь, что голос не сорвется.

– Рад вас видеть, – улыбнулся барон, целуя мне руку. – Надеюсь, вам здесь нравится.

– Благодарю, все чудесно.

Штауффенберг поклонился. Я не сразу заметила, что у него нет руки, потому что меня отвлекла повязка на левом глазу, напоминавшая пиратскую, что, однако, придавало ему вовсе не угрожающий, а, наоборот, довольно милый вид. И еще потому, что ждала, когда поклонится Циглер, но тот лишь кивнул.

– Я смотрю, у вас тут оживленная дискуссия? О чем спорите? – довольно дерзко поинтересовалась Мария: впрочем, узнав ее получше, я поняла, что она всегда такая.

Циглер прищурился, по-прежнему глядя на меня. За него ответил кто-то другой, барон или полковник, но я не услышала: все было в каком-то тумане, холодными каплями оседавшем на моей обнаженной спине. Не стоило мне надевать это платье. Да и приходить сюда тоже не стоило.

Неужели баронесса ни о чем не подозревает? Тогда почему Циглер сделал вид, что не узнал меня? Уличить его или промолчать? Может, нельзя говорить и о том, что я пробую пищу? Или такого не скроешь?

Слишком близко посаженные глаза Циглера – Альберта, да, нужно запомнить – превратились в щелочки, он тяжело дышал, по-кошачьи раздувая ноздри и хмурясь, как обиженный ребенок, чья команда только что проиграла в футбол. Или, скорее, как ребенок, которому не терпится поиграть в футбол, вот только мяча нет, и это сводит его с ума.

– О военной стратегии, конечно.

Действительно, о чем еще говорить офицерам в разгар войны, каждый день уносящей сотни жизней? Она что, хотела предложить им обсудить что-нибудь легкомысленное, больше подходящее для светского приема? О чем вообще думает эта женщина? Приступы депрессии, говорите? Как-то не похоже.

– Пойдемте, Роза. – И Мария демонстративно взяла меня под руку. Циглер поежился, будто увидел змею. – Что-то не так, лейтенант? Вы все время молчите. Должно быть, заскучали?

– Не говорите так, баронесса, даже в шутку, – ответил Циглер спокойным, размеренным тоном, какого я от него никак не ожидала. Надо не забыть рассказать Эльфриде.

Но я так этого и не сделала.

– С вашего разрешения…

Мария водила меня от одной группы гостей к другой, представляя как свою подругу из Берлина. Она явно была не из тех хозяек, кто, обменявшись с гостями парой слов, сразу же отходит на противоположную сторону зала, желая убедиться, что там тоже не скучают. Не задавая глупых вопросов, она говорила на самые разные темы, от своего последнего визита в оперу, где давали «Сельскую честь», и высочайшего, несмотря на все неурядицы, боевого духа наших солдат до покроя моего платья, которое расхваливала перед всеми, заявляя, что обязательно закажет себе такое же, только персиковое, менее открытое и из органзы. «Тогда оно выйдет совсем не таким», – заметила я, и Мария рассмеялась.

В какой-то момент баронесса присела к роялю. Пальцы коснулись клавиш, и она запела: «Vor der Kaserne, vor dem grossen Tor, stand eine Lanterne, und steht sie noch davor»[11], – так настойчиво поглядывая на меня, что я не могла ей отказать и начала тихонько, почти механически подпевать, хотя в горле совсем пересохло. Постепенно к нам присоединились остальные, и все хором принялись сожалеть о том счастливом времени, когда Лили Марлен сгорала от любви; впрочем, и солдат, и мы прекрасно знали, что скоро она его забудет.