при этом было абсолютно непроницаемым.

«С таким лицом хорошо играть в покер», — подумал Геннадий Иванович. Разбираясь с основами рулетки, он любопытства ради познакомился и с этой игрой…

Услышав вопрос, Сергеев положил рукопись на колени, откинулся на спинку стула и посмотрел на автора.

— Я наверняка напорол что-нибудь с правилами, так? — предположил Карпов.

— Насколько мне известно — нет. Но это неважно.

— Неважно? Почему?

Олег Михайлович мог соврать. Но он сказал правду. Почему нет? Ведь это ни к чему его не обязывало.

— Потому что вы написали отличный рассказ. Это намного важнее.

Фраза была произнесена привычно бесстрастным тоном, поэтому смысл ее не сразу дошел до Карпова. А откровенная похвала и вовсе застала врасплох.

— Вы не произнесли привычное «Хотя мое мнение вас вряд ли заинтересует», — сказал он, стараясь скрыть смущение.

И услышал совсем неожиданный ответ.

— Я вам сочувствую.

— Сочувствуете? Почему?

— Нет ничего хуже, чем хорошо сделать дело, а потом ждать результата, сознавая, что более от тебя ничего не зависит.

Сергеев принял решение, как ему поступить. Раздражение начало уходить. Он умел управлять эмоциями, подчинять их себе.

— Лучинский как-то сказал: «Наплюйте на мнение профессионалов. Если помимо ваших родственников найдутся другие люди, которым нравится то, что вы написали, — жизнь удалась», — вспомнил Карпов. — Возможно, он прав, но я пока этого не ощущаю. Глупо спрашивать, и все же. Ответов из редакций, конечно, нет?

— Пока нет. Но прошло мало времени. Ваши жернова мелют медленно.

«Времени, конечно, прошло мало, — подумал Карпов. — Но если бы кого-то из редакторов заинтересовал необычный псевдоним… Если бы кто-нибудь любопытства ради просмотрел рукопись хотя бы по диагонали… Тогда и этого времени было бы вполне достаточно».

Олег Михайлович положил рассказ в кейс и встал.

— Прошу извинить, у меня много дел.

У него действительно было много дел, но большинство из них в этот день пришлось отменить.

Глава четырнадцатая

9 июля

16.15

Последующие дни были для Карпова тягучи и однообразны, хотя и необычны. После 23 мая все его время поначалу поглощали переживания, вынужденное общение и работа. С переездом из особняка он лишился общения. После окончания «Последней ставки» завершилась работа. Остались только переживания, но и они давно не были столь острыми, как поначалу. Даже самые сильные чувства со временем притупляются. Вскоре Геннадий Иванович уже не знал, куда себя деть, и от скуки включил телевизор, возвращенный ему вечером того дня, когда Сергеев забрал рукопись «Ставки». Это не сильно помогло. Добросовестно попробовав смотреть бесконечные шоу и сериалы, однообразные новости и наполненные фальшивой веселостью концерты, Карпов почти физически почувствовал, как у него отрастает хвост. Положение несколько спасал канал «Культура», но и его программы вскоре стали не столько носителем информации, сколько звуковым фоном, помогавшим создавать иллюзию жизни. Незаметно для себя Геннадий Иванович перестал чистить зубы. Случайно осознав это посреди дня, он решил тут же исправиться и пошел в ванную, но тюбик с зубной пастой куда-то запропастился. Порывшись в кладовке, Карпов вместо зубной пасты обнаружил початую бутылку дорогого французского коньяка. Подобные бутылки он раньше видел только в кино. Конечно, они попадались ему в супермаркетах, но глаз редко фиксирует предметы из параллельного мира.

Геннадий Иванович повертел бутылку в руках. Его отношения со спиртным не были тесными. Хорошенько напиваться Карпову доводилось не более двух-трех раз в жизни, и эти события не оставили приятных воспоминаний. В компаниях Геннадий Иванович не отказывался от рюмки, но рюмкой-другой обычно и ограничивался. И уж точно никогда не пил в одиночку.

Карпов приготовил закуску, которая, по его представлениям, приличествовала столь благородному напитку. Первую рюмку Геннадий Иванович выцедил медленно, зажевав ломтиком какого-то сыра. Ощущения понравились. Он налил вторую…

17.30

Кабинет Сергеева не позволял однозначно определить род занятий хозяина. Разве что статус. Впрочем, насчет него тоже оставались вопросы. Мебель — стол, стулья, массивные шкафы темного дерева вдоль стен, журнальный столик возле дивана — была хоть и дорогой, но стандартной, явно не претендуя на эксклюзив. А кожаный диван явно относился к категории долгожителей. Поди пойми: то ли владелец кабинета не придавал особого значения интерьеру, то ли его возможности не позволяли большего? Размер комнаты склонял к первому варианту, но в остальном кабинет надежно хранил доверенные секреты. Глухие шкафы, лишенные стеклянных створок, не позволяли бросить взгляд на их содержимое. На журнальном столике лежала стопка свежих газет, но и они не давали никакой зацепки, слишком широк был набор — от «Ведомостей» до «Комсомольской правды». Девственно чистые стены несли на себе лишь портрет Первого лица, что опять-таки ни о чем не говорило. Портрет мог быть как отражением пристрастий хозяина кабинета, так и признаком его принадлежности к официальной организации. Единственной деталью, говорившей в пользу того, что кабинетом владеет конкретная личность, была фотография в рамке на столе. Геннадий Иванович Карпов легко узнал бы в изображенном на ней человеке Михаила Петровича Сергеева. Других «улик» стол не предоставлял. Кроме фото на нем примостились монитор, клавиатура компьютера, два телефонных аппарата и стандартный набор канцелярских принадлежностей. На углу столешницы громоздились набитые документами папки. Одна из них — сейчас пустая — лежала раскрытой в центре стола. Ее содержимое перекочевало в руки Сергеева, сидевшего на диване.

Олег Михайлович, обладая великолепной зрительной памятью, редко пересматривал служебные бумаги. Обычно ему достаточно было бегло пробежаться по ним глазами, чтобы запомнить содержание раз и навсегда. Примерно так же Сергеев поступал с художественной литературой. К любимым книгам обычно возвращаются для того, чтобы заставить вновь зазвучать однажды затронутые душевные струны. Но Олег Михайлович редко нуждался в эмоциональной подпитке. Тем удивительней было его нынешнее занятие — Сергеев перечитывал последний рассказ Карпова, пытаясь понять, чем же он так зацепил его при первом прочтении. И втайне надеялся обнаружить, что, лишенный свежести восприятия, рассказ не так уж и хорош. Но надежда не оправдалась.

Селектор на столе ожил и проговорил приятным женским голосом:

— К вам госпожа Елисеева.

Олег Михайлович быстро сунул листы с «Последней ставкой» в пачку газет на столе, аккуратно подравняв края. Если он хотел таким образом скрыть рассказ от посторонних глаз,