Таня возразила, что она этим не хотела сказать, что нужно добиваться выдающейся роли, но что раз она выпала кому-нибудь на долю, то сознание такого положения должно бы доставлять удовольствие.

– Но разве вам не кажется, – сказал Андрей, поддерживая мысль Лены, – что можно слиться с делом, которому вы служите, что не останется ни места, ни желания, ни времени даже для разных соображений о своём собственном «я» или о той доле участия в общем деле, которая принадлежит тому или другому из товарищей?

– Нет, – подумав, ответила Таня, качая головой. – Я не достигла этого предела. Боюсь, никогда его и не достигну. Сознание моего ничтожества терзало бы меня, и я завидовала бы более одарённым, чем я. Какую гордость и восторг должен испытывать человек, сознающий, что внёс новую и ценную лепту в общее дело!

Она посмотрела на Жоржа. Это был взгляд, просивший о поддержке, потому что из всех присутствовавших он один не высказался против нее. Но Андрей, уловивший этот взгляд, истолковал его иначе. Он было хотел настаивать на только что высказанном мнении, механически следуя доводам, сложившимся в его голове. Но он не мог произнести ни слова, подавленный сознанием, что если заговорит, то скажет неправду. Он чувствовал в эту минуту, что в глубине души также завидует тем, которые – неизвестно, по каким заслугам, – владеют сердцами людей. Сознание своей посредственности наполнило его сердце горечью, доселе неизведанной. Он замолчал, не будучи в состоянии бороться против этого ощущения.

Наступила короткая пауза в разговоре, на которую никто не обратил внимания, но ему она показалась мучительно длинной и тяжёлой.

– Посмотрите, Андрей, как красива эта группа белых домов в ярко-красном освещении заката, – сказала Лена со своего места у окна. – Это мне напоминает Alpengluh[29] в швейцарских горах.

Андрей обрадовался перемене разговора и подошёл к окну.

– Да, очень красиво! – произнёс он, всматриваясь в пейзаж с напряженным вниманием ученика, старающегося запомнить очертания карты, по которой его будут экзаменовать.

Вид из окна был прекрасен: на голубом своде неба еле виднелись бледные очертания неполного месяца, как бы нарисованного едва заметной акварелью; белые домики, залитые красным отблеском, выступали на зелёном фоне рощи; заходившее солнце золотило края перистых облаков, сгущаясь в ярко-багровый цвет на линии горизонта.

Но воспринимательные способности Андрея притупились, и он обернулся к сидевшим за чайным столом.

Таня уронила венок из васильков, и Жорж поднял его, упрашивая ее опять надеть его на голову, потому что он ей очень к лицу. Девушка засмеялась и покраснела, но исполнила его желание, и Андрей почувствовал сильную досаду на обоих за такое ребячество.

– Послушайте, Андрей, – прервала Лена его унылое раздумье, – у меня к вам просьба. – Она указала ему на стул и самым деловым тоном попросила его сесть. – Можете ли вы, – продолжала она, – уделить мне один или два вечера в неделю?

– Для чего? – встрепенулся Андрей.

– Для пропаганды в кружках молодёжи. Вы будете нам очень полезны.

– Какая вам будет польза от меня? Вы знаете, я не гожусь для такой работы и буду играть на ваших собраниях самую печальную роль. Пригласите Жоржа: ему и книги в руки.

– Это правда, – охотно согласилась Лена, – и я уже к нему обращалась, но у него все вечера заняты.

Прямота и даже некоторая резкость во взаимных отношениях революционеров – явление самое обыкновенное, в особенности когда речь идёт о «делах». В словах Лены не было ничего такого, чего бы и он не сказал ей при подобных обстоятельствах, но сегодня он решительно был не в духе.

– Я, значит, понадобился вам на затычку? – сказал он обидчиво.

Лена сделала нетерпеливое движение.

– Не говорите глупостей, Андрей! Скажите прямо, есть у вас время или нет?

– Я очень занят моими рабочими, – отвечал Андрей угрюмо. – Но скажите, – прибавил он, стараясь принять более миролюбивый и в то же время более деловой тон. – Почему бы вам не продолжать дела без меня, как вы его вели до сих пор?

– Я бы сама этого хотела, – сказала Лена, – да только некоторые из членов нашего кружка попались в последних арестах; Миртов, между прочим.

– А! Понимаю! – воскликнул Андрей, меняя тон. – Так Миртов был одним из вашей группы?

Лена кивнула.

– Я никогда с ним не встречался, – сказал Андрей, – но только слыхал о нем. Судя по тому, как он был арестован, он удивительно хороший человек. Знаете ли вы, что ждёт его?

– Пока ничего нельзя сказать, – отвечала Лена. – Всё зависит от каприза жандармов. Его случай – совершенно исключительный.

Повысив голос, она спросила Жоржа, который разговаривал с Таней, нет ли новых известий о Миртове из крепости.

– Мы получили от него несколько строчек, – отвечал Жорж. – Его положение гораздо хуже, чем можно было ожидать. Полиция нашла у него статью в рукописи для подпольной печати и множество наших памфлетов и брошюр. Боюсь, он человек обречённый.

– Кто этот Миртов? – шёпотом спросила Таня.

– Очень скромный молодой человек, студент, – отвечал Жорж. – Он был арестован в прошлый понедельник по ошибке вместо Тараса. Вы, вероятно, знаете, кто такой Тарас?

– Еще бы! – кивнула Таня.

Тарас Костров был наиболее популярный и выдающийся из вожаков революции.

– Так вот этот самый Тарас, под именем Захария Волкова, помещика из Касимова, поселился в том же доме, где жил Миртов. Когда он отдал свой паспорт в прописку, полиция возымела некоторые сомнения в подлинности предполагаемого Захария Волкова. Приказали сделать обыск. Полицейские явились в понедельник ночью, но по ошибке позвонили к Миртову, который жил этажом ниже. Миртов еще не ложился и как раз писал свою злополучную статью. Он сам отворил двери, и, когда его спросили, он ли Захарий Волков, он моментально догадался, в чём дело, и решился спасти Тараса, пожертвовав собой. Он ответил утвердительно; произведён был обыск, всё было захвачено, а его арестовали и отправили в крепость.

– И Тарас спасён? – спросила Таня в большом волнении.

– Да. Все жильцы узнали о ночном переполохе и об обыске у предполагаемого Волкова. Тарас, конечно, не стал дожидаться, чтобы полиция исправила свою ошибку.

– Ну, а Миртов? – спросила Таня. – Узнала ли полиция, кто он?

– Да, и даже очень скоро. Писем он не держал у себя. Но зато на одной из забранных книг жандармы открыли его имя, написанное целиком: Владимир Миртов. Они решили, что это один из его товарищей, одолживших ему книгу, и распорядились об обыске у Владимира Миртова. Само собою разумеется, когда пришли жандармы, то оказалось, что разыскиваемый человек арестован два дня тому назад по ошибке вместо другого, ускользнувшего тем временем