и покатились по домам – на коньках прямо по проезжей части. Потом по тропинке во дворе, по прихожей, по коридору, по ворсистому ковру бух, бух, бух. Плюх на диван:

– Ма-а-а-ма, снимай коньки, сил больше нет!

Мать:

– Вань, снимай с неё коньки, сил у этой больше нет.

Отец:

– Кошка, беги снимать коньки, сил у хозяйки больше нет.

Я:

– А-а-а-а, плохие вы, уйду я от вас!

А Ваня, Валя, кошка хором мне и отвечают:

– Проваливай, только шнурки на коньках потуже затяни – разболтались.

Жирные шахтёры

На острове много угля, и поэтому много шахт. В семидесятые годы шахтовые посёлки жирели на фоне всеобщего недомогания (ну как со стороны теперь кажется). Южно-Сахалинск, Поронайск, Долинск и прочие островные города хмуро шептались о каком-то непонятном шахтерам «дефиците».

– Только в валютных магазинах «Березка» и можно хоть что-то нормальное купить, – бурчали южно-сахалинцы.

Но нам их забота неведома! Лучшая рыба – шахтерам, лучшее мясо – шахтером. Полки ломятся от товаров в шахтерских поселках и городках. Одежда и обувь из Японии – тоже нам, причём за рубли. Выбор одежды огромен! Посуда – на любой вкус. А зарплату рудокопы получают до 600 рублей в месяц. Иван Зубков в забое не работал. Он, как электрик, получал приблизительно 300, но частенько и меньше. А у мамки всего 120 рублей. Но мать легко могла прокатать в отпуске папкину тыщу-другую. Удивляло меня только одно:

– Мам, мы столько денег прокатываем летом, а живём в маленькой хатке без удобств. Ну давайте не поедем в отпуск три года и купим нормальный дом.

Но вы послушайте что отвечала мне эта «наимудрейшая» женщина (моя мать):

– Инна, билеты на самолёт шахта оплачивает всей семье. И мы три года будем терять такую халяву? Та я же не переживу!

Ну да, она бы этого не пережила, поэтому и прожила всю жизнь в маленьком доме без удобств. Сами ведь понимаете, при Горбачёве и Ельцине мудреть было поздно.

Хотя… правда была зарыта еще глубже. Мамка каждый год ездила к своей мамке в гости в Новошахтинск. Ну как бы она прожила три года без неё? Никак!

День шахтёра

День шахтёра во Мгачах – самый главный праздник, главнее Нового года и дня рыбака. Сначала у поссовета проходит митинг (явка всем обязательна): выступает поселковая администрация, руководство шахты, заслуженные шахтеры, коммунисты, комсомольцы, пионеры, октябрята. Ну и всё. А далее – концерт на площади: местная самодеятельность развлекает всё остальное нетворческое население. А вечером, конечно, застолье. Из окон и на улицах льется горькая-прегорькая песня:

«Гудки тревожно загудели, народ бежит густой толпой, а молодого коногона несут с разбитой головой.»

И пока вы не услышите эту песню из уст самих шахтеров, вы никогда не поймете как тяжек шахтерский труд.

Злой дух новостроек

К 1980 годам шахта Мгачи окончательно разжирела и принялась за строительство нового микрорайона. А так как поселок находится в длинной узкой ложбинке между двух сопок, то было решено возводить серию пятиэтажек на пригорке. Строили их быстро, но людям пожить в них долго и счастливо так и не удалось. Власть в стране переменилась и шахтёры годами стали работать задарма, даже и не думая бастовать. А в 1997 году шахтное начальство намеренно затопило все подземные разрезы, предварительно вытащив японское оборудование, продало его налево, и сбежало в Америку со всеми шахтовыми деньгами. Посёлок Мгачи окончательно обнищал и стал разрушаться. Сегодня опустевшие новостройки черными печальными глазницами окон встречают редких гостей посёлка. Постапокалипсис. Печально.

Но мой рассказ не об этом. Мне 12 лет – самое время лазить по стройкам и играть с пацанами в войнушку. Бух-бух-бух – стучат наши шаги по новым лестничным пролетам без перил. Страшно! Пятый этаж самый жуткий. А Инночка боится высоты. Но на всю оставшуюся жизнь девочку напугало не это, а страшный-престрашный дедушка сторож. Он возник из ниоткуда и схватил меня за плечо. Я поворачиваю голову, перед моим лицом болтается длинная чёрная борода, безумно сверкающие глаза и кривой рот:

– Куда прёшь, малявка?

– Я, дедушка, мимо шла!

– Вот и иди себе мимо!

И я, как ветер, понеслась домой по лесу, а не по дороге, потому что описалась от страха. Тайком переодев штаны в родимой хате, сталкерша выдохнула:

– Всё-таки оборотни существуют!

– И где же ты их видела? – из ниоткуда возникла мать.

Что я, прям щас возьму и расскажу ей, как подсудными делами занимаюсь – по стройкам шастаю? Нет, конечно! Поэтому ответила просто:

– Ай, самые настоящие оборотни – это карапузы в твоих детских яслях, мамочка!

Валентина Николаевна аж присела:

– Да ну?

– Волки, как есть волки.

– Да ты брось!

– Ну да, были б они людьми, их бы не сдавали на семидневку. От греха подальше!

– Донь, да ты чего, у нас одна такая группа на все ясли.

Я задумалась:

– И сколько иродов в группе?

– Да человек двадцать всего!

– Плохо дело. Эти выродки вырастут и дадут нам всем проссаться! – вспомнила я своё недавнее.

Ах да, дед-охранник! Надо про него страшилку придумать и однокашников пугать:

– На одной заброшенной стройке бродит черный-пречерный дух старого сторожа, он подкарауливает пьяных шахтеров, которым так и не выдали квартиры в новостройках, и пугает их до усери! А тем хоть бы хны: так и продолжают кушать водку и скулить жалобные песни: «Ох, шахта, шахта, ты – могила. Зачем сгубила ты меня? Прощайте, все мои родные, вас не увижу больше я.»

Мои атеисты

Мгачинцы – это русские и татары, в основном комсомольцы-добровольцы и их потомки. А если и были бывшие каторжане, так те давно уже сгинули. Как ни странно, но комсомольцами-добровольцами являлись и татары, поэтому ни о какой мусульманской религии в посёлке слухов не ходило. А уж о православии тем более. Мне даже странно было смотреть фильмы про русскую глубинку, где бабушка втайне передает внуку христианский крестик. Или как в Великую Отечественную солдаты перед боем целуют свои кресты. Чудно! Наши ж бабки и деды все сплошь взращены революцией. А кто не был ей взращён, тот по углам прятался и с внуками общался, как могила с надгробием! Я за своей родной бабой Пашей такое тоже замечала: придёшь к ней в гости, а она то молчит, то у бога смерти просит. Рукой махну и айда во двор к ребятам:

– По смерти она соскучилась, ишь, молодая ещё!

А про бога я вовсе не думала. Ни церкви у нас не было, ни мечети.