Депресняку приходилось несладко. Прорваться к арке ему неудавалось. С двух же концов переулок был заблокирован златокрылыми. Но даже вэтой ситуации Депресняк не терялся. Он ужом вился по узкому переулку, петлял,лапами отталкивался от стен домов и был, кажется, не прочь найти открытуюфорточку.

Златокрылые Мошкина пока не замечали. Или, возможно, им былоне до него. Депресняк, зажатый в угол, уже шипел, упорно не выпуская скелета.Вот уж создание! Однако хочешь не хочешь, нужно было его выручать. Но как?

«Снег!» – подумал Мошкин, ощутив, как от усилия на вискахвздулись вены. Заболели глаза. Никогда в жизни он так сильно не напрягался.

– СНЕГ! Я СКАЗАЛ: СНЕГ! – требовательно повторил Мошкин.

И сразу снег в переулке взвился в воздух. Снежная завеса белымишторами задернула переулок, скрыв всех и все: Депресняка, златокрылых, крышидомов. Краем колючей вьюги Мошкина хлестнуло по лицу, и он с размаху сел всугроб, провалившись почти по шею. Возможности Евгеши были не безграничны, нона узкий переулок их хватило с запасом. Мошкин небезосновательно понадеялся,что Депресняк сориентировался в ситуации и либо нырнул в какую-то щель, либоунесся в центре вьюжного столба, чтобы улизнуть из него где-нибудь по дороге.

В переулке все бурлило, как в стиральной машине. Вздыбленныйснег закручивался в буран, штопором уходя в небо. Судя по отрывистым крикамзлатокрылых, Депресняка они потеряли и теперь пытались усмирить буранмаголодиями, однако ветер и снег мешали звуку развиться, обрести нужнуючеткость и стать магией.

Представив, каково сейчас приходится стражам света, Мошкинощутил, как мягкая рука самодовольства гладит его по челочке. Умница, хорошиймальчик! Но тотчас та же рука пригнула его к земле, когда он сообразил, когозлатокрылые будут за все благодарить. Бедный, бедный Евгеша! Он так мало жил,так мало видел! Не дожидаясь, пока буран в переулке совсем уляжется, Мошкинпомчался прочь от этого опасного места. Дважды провалившись в сугробы, онинтуитивно нашел способ, как этого избежать. Взглядом он подмораживал снег там,где должна была опуститься его нога, до ледяной корки, удерживающей его наповерхности.

«И как я раньше не догадался? Хотя раньше мне не грозилаопасность быть пристукнутым!» – попутно удивился Мошкин.

Он нырнул на примыкающую улицу, оттуда скользнул впереулочек и почти ощутил себя в безопасности, когда дорогу ему внезапнопреградил плотный приземистый мужчина, кривоногий и крепкий, как гном. Одет онбыл несколько театрально, точно статист из «Снегурочки»: желтый овчинныйполушубок, подпоясанный веревкой, и красные сапоги с загнутыми носами. Обычнаянебрежность стражей света, неспособных постигнуть значения слова «мода», равнокак и причин, почему человек не может носить того, что ему нравится. Вопущенной руке он держал флейту.

Мошкин вскинул голову и на ближайших крышах обнаружил ещетри точеных силуэта. Нет, теперь не уйти! Евгеша рванулся назад, но златокрылыймгновенно поднес к губам флейту, и могучая сила впечатала Евгешу в стену.

– А ну стой! Это говорю тебе я, Фукидид! Благодари небо, чтоу тебя есть эйдос!..

Страж прыгнул к Мошкину и схватил его за ворот. Попутнообнаружилось, что Евгеша выше Фукидида головы на три. Фукидид был неяростен,ибо ярость противопоказана стражам света как непродуктивная эмоция, ночудовищно сердит. Мошкин, по защитной подростковой привычке, торопливо придаллицу раскаивающееся выражение с неким даже оттенком святости.

– Соображаешь, что наделал? Отвечай: соображаешь?! –закричал Фукидид.

Мошкин торопливо закивал и тотчас, спохватившись, на всякийслучай замотал головой. Он еще не определился, что будет безопаснее в этомслучае: соображать или не соображать.

– Не соображаешь? Сейчас я тебе скажу большое-пребольшое«спасибо».

Евгеша пригорюнился еще больше. Попутно у него мелькнуламысль, что неплохо бы уронить на голову златокрылому сосульку побольше, но тот,уловив эту мысль на стадии возникновения, предостерегающе коснулся его щекимундштуком флейты. Мошкину стало больно. Флейта обожгла его, как раскаленныйжелезный прут. Он рванулся вперед и неожиданно для себя тоже схватилзлатокрылого за ворот. Несколько секунд они молча боролись, а затем гнев вдругпотушил гнев. Оба погасли и отпустили друг друга. Обоим стало неловко.

Фукидид вновь испытующе вгляделся в Евгешу и с досадойспросил:

– Одного не пойму. Почему ты служишь мраку? Почему не свету?ТЫ?

Евгеша вздохнул. Он и сам этого не постигал. Фукидидпродолжал всматриваться в него с пристальностью человека, ищущего в тарелке скашей только что утонувшую муху.

– Гордыня. Похоже, за нее мрак тебя и зацепил, – задумчиво,рассуждая сам с собой, продолжал страж.

Откуда у тихого и застенчивого Мошкина могла взятьсягордыня, он не прояснил. Но, видно, могла взяться и взялась. Несколько утешилоЕвгешу, что такие роковые элементы, как час его рождения и прочая мистика,стражем света вообще не рассматриваются.

– Почему ты нам помешал? Мы выслеживали кота почти двоесуток! – устало спросил страж.

– Зачем вам кот? Он же живой! – шепотом ответил Мошкин.

Фукидид усмехнулся:

– О, Эдем! А по-твоему, нам нужен дохлый? Если бы у всехстражей мрака было твое сострадание!.. Ты будто не видел, что он держал взубах?

– Видел… кости какие-то рыбьи, – вдруг неожиданно сказалМошкин.

– Видел? – спросил страж с особым выражением.

Он привстал на цыпочки и зорко вгляделся в глаза Мошкина.Евгеша забеспокоился. Он так и не понял, что именно обнаружил Фукидид у него вглазах, но тот явно что-то обнаружил.

– Так и есть… Ну так скоро ты сам поймешь, что такоеартефакт-пересмешник!.. Прощай!

Окончательно утратив к Евгеше интерес, златокрылыйповернулся и взлетел. Мошкин проводил его взглядом и вдруг обнаружил у Фукидидасобачий хвост, вилявший как будто даже с некоторой дружелюбностью.

– А-а-а-а! – выдохнул Евгеша.

Он пугливо моргнул и вновь ощутил лукавый укол в роговицулевого глаза. Мошкин инстинктивно закрыл его ладонью. Теперь, когда он смотрелна мир одним глазом, хвост у златокрылого исчез…

Мошкин долго стоял неподвижно, боясь убрать ладонь. Кто-тобесцеремонно толкнул его сумкой и велел проходить. Мошкин обернулся, машинальноопустив руку.