Даф задумалась. Она вечно сомневалась в своих чувствах,теряясь в их бесконечных оттенках и полутонах.

– Знаешь, что такое негативное сознание? Это когда человекспециально делает, чтобы у него все было плохо, а потом радуется.

– И что, много таких?

– Вагонами можно грузить.

Меф усмехнулся:

– Так он нравится тебе или нет? Ты не думай, что я ревную. Ятак, по-человечески…

– Он ничего. Но в его смирении есть что-то лживое. Он хотя ипросит поминутно прощения, но виноватым себя нисколько не ощущает. Напротив,как бы свысока бросает: я хоть и грязный, да такой! Любуйтесь мной, ужасайтесьмной, поражайтесь смирению моему! Вот вчера мы с ним о чем-то горячо заспорили,и я его было зауважала, да только вдруг он замолкает и со всем соглашается. А усамого на лице написано: «Я хоть, мол, и прощения прошу, и уступаю, да тольковнутренне я выше тебя. Не снисхожу даже до спора!» Это как-то все неправильно.Ханжество – это не путь к свету. Это путь от света.

Мефодий коснулся ее руки:

– Даф, ты увлеклась! Спорю, ты сейчас оглянешься ипосмотришь на…

– Что, неужели потемнели? – испугалась Дафна, забыв, что,кроме нее, никто не может видеть ее дематериализованные крылья. – И что это яна него накинулась! Не хотела ведь… Странная штука: не хочешь говорить гадости,а все равно получается.

Даф встала. Ее бунтующие волосы касались низких стропил.

– «Занимай свой ум добрыми делами или, в крайнем случае,добрыми мыслями, чтобы мрак находил тебя всегда занятым». Двенадцатое правилосвета. Почему-то я никогда ему не следую.

– Ты очень сложно воспринимаешь мир, – сказал Меф.

– Разве? Просто я делаю его интуитивно, на уровне дробныхосколков. Тебе как рационалисту это непонятно, – сказала Даф.

– На уровне осколков? Это как?

– Ну… э-э… сама толком не могу объяснить. Знаки, символы.Например, я знаю, что твоя мама хороший человек, хотя и чуть-чуть бестолковый,– сказала Дафна задумчиво.

– Откуда ты знаешь?

– У нее ссадины от очков на переносице… ну не ссадины,натертости. Встречал такие?

– Угу.

– Так вот: такие бывают только у хороших людей.

Меф кивнул, задумался.

– А разве моя мама носит очки? А-а, да…

Дафна коснулась его лба.

– Меф, ты больной, – сказала она.

Буслаев хмыкнул.

– Знаю. Больной и влюбленный, – согласился он. Не былосмысла скрывать то, что Дафна как страж не могла не знать.

Даф сделала вид, что не услышала. Только улыбнулась, оченьдовольная втайне. Она провела рукой по стропилам и озабоченно посмотрела напальцы.

– Депресняк был здесь вчера вечером! – сказала она.

– Откуда ты знаешь?

– Новые царапины на балках и голубиные перья. Он тут кого-тосожрал, – Даф показала флейтой через плечо.

– Может, другой кот?

– Оставивший след когтей на железе и процарапавший балки наглубину бензопилы? – уточнила Даф.

– Да, похоже, что он… Горбатого исправит только поворотголовы на сто восемьдесят градусов. А что он здесь забыл?

– Не знаю. Записки он не оставил. Хочешь? – внезапнопредложила Даф, протягивая Мефу свою флейту.

Для нее это было знаком величайшего доверия. Больше, чемкоту подставить свой беззащитный живот постороннему или пьянице, отлучаясь напять минут, дать кому-то подержать стакан с водкой. Меф осторожно коснулсяфлейты. Во взгляде Даф появилось облегчение. С Буслаевым ничего не произошло.Флейта допустила его. И это при том, что ни Улита, ни Арей, ни Чимоданов – Дафбыла в этом уверена – не смогли бы даже коснуться ее.

«Может, не все так безнадежно для его эйдоса? Или флейтачувствует, что я к нему испытываю?» – подумала Даф. Последнее время ей все чащеказалось, что она завалила задание и Меф скатывается во мрак.

– Расскажи мне что-нибудь о своей флейте, – попросил Меф.

Дафна задумалась.

– Вот смотри… э-э… ну это поперечная флейта. Изначальносборная, хотя я давно ее не разбираю. В средней части – основные клапана.Нужно, чтобы середина этой дырки совпадала с серединой клапанов, иначе звукбудет «левый». Попытайся сыграть что-нибудь, – предложила она.

– Издеваешься? Я не умею, – удивился Меф.

– И никогда не держал в руках другой флейты?

– Нет.

– Это хорошо. Она очень ревнива. Если ты когда-нибудьприкоснешься к какой-то другой флейте, то потом лучше не бери мою в руки. Онатебя прикончит, хотя потом, конечно, пожалеет, что погорячилась, и несколькодней будет очень грустной… – сказала Даф.

Меф хмыкнул:

– Ничего себе светлый инструмент!

– При чем тут это? Просто она не любит путаницы. Каждаяфлейта должна знать, что у нее все в порядке и хозяин не засматривается надругие флейты. Только тогда у нее нормальный звук… Поехали дальше! Держи еетвердо, но бережно. Контролируй дыхание, чтобы не было срывов. Сильнее дунешь –будет октавой выше. Ноты разделяются языком.

– Как это?

– Ну, произносишь что-то вроде звука «т» или «т-к», еслииграешь быстро. Так сразу не объяснишь. Нужно пробовать. И не удивляйся, если снепривычки закружится голова… Переизбыток кислорода. Ты когда-нибудь надувалбез отдыха два-три воздушных шара?

– Шары – нет. Но однажды я полтора часа подряд надувалдырявый матрац. Когда пришел Эдя, я был уже очень хороший: тихий и пьяный, –сказал Меф.

Он поднес флейту к губам и, стараясь следовать советам Даф,несколько раз осторожно дунул, касаясь клапанов. Флейта издала несколькотоскливых звуков.

– Ну как? Похоже на маголодию? – спросил он.

Даф вежливо промолчала. Мефодий помучил флейту еще с минутуи вернул ее хозяйке.

– Мой инструмент барабан. Все остальное для меня слишкомтонко, – сказал он.

– Зато ты неплохо работаешь мечом, – утешила его Даф.

– Ага. Послушать Арея, так я самый бездарный из его учениковза последние полторы тысячи лет, – сказал Меф.