Даф улыбнулась и стала играть. После того, как на флейтетолько что играл Меф, это был своего рода отсроченный поцелуй. Тонкие грустныезвуки перетекали, сливались, околдовывали. Мефодию чудилось, что она, подобнопауку, плетет мудреную, выверенную паутину, на которой дрожат капли росы.

– Вот мы тянем, тянем, а ты не боишься? – вдруг переставаяиграть, спросила она Мефа.

– Чего боюсь?

– Потерять любовь? Ну не сейчас, а когда-нибудь… пусть черезмного лет? Что она выдохнется, выветрится, ослабеет? Мало ли что можетпроизойти с любовью?

– Нет, – сказал Меф.

Даф удивленно окинула его взглядом:

– Почему?

– Почемушто… Теряешь всегда только то, что боишься потерять.Как-то, еще классе в пятом, у меня в кармане лежали старый никчемный маркер иновый дорогой перочинный нож. Как ты думаешь, что я больше боялся потерять? Ичто в конце концов потерял?

Даф улыбнулась и, ничего не отвечая, снова стала играть.Звуки причудливо сплетались, ласкали. Мефодию чудилось, что они касаются егощек и шеи прохладными дразнящими пальцами.

– Что ты делаешь? – спросил он.

Даф ответила не сразу, продолжая дразнить Мефанеуловимо-сладкими прикосновениями маголодий.

– Да ничего… Просто импровизирую. А теперь послушай вот это!

Даф чуть наклонила голову, и флейта вдруг издала сериюбыстрых озорных звуков, внезапно оборвавшихся на высокой резкой ноте. Дафнасторожилась. Оторвав инструмент от губ, она посмотрела на Мефодия.

– Мне это не нравится, – сказала она.

– Что именно?

– Звук флейты. Она предупреждает. У кого-то неприятности.Именно сейчас.

– У кого?

Флейта, лежащая на коленях у Даф, вновь издала тот жетревожный звук.

– Это женщина… Довольно взрослая, влюбчивая, вспыльчивая, ссильным характером, с перепадами настроения… – сказала Дафна, вслушавшись.

– УЛИТА!

– Ты сегодня видел ее?

– Нет, – вспомнил Меф. – Она, кажется, ушла куда-то ночью.Ну да что с ней такое?

Даф быстро спрятала флейту в рюкзак и встала, почти касаясьголовой низких стропил.

– Ты не замечал? Она ходила все эти дни, точно собломившимся кинжалом в сердце. Раны не видно, но она есть… Даже улыбка у неетакая была. С замедлением.

– Как это с замедлением?

– Ну словно человек говорит себе: «Это, наверное, смешно.Даже скорее всего смешно. Надо улыбнуться, чтобы никто не заметил, как мнеплохо». И кривит губы. А губы у него как раскрывшийся шрам.

– А, ну да! Она же с Эссиорхом поссорилась! Ничего –помирятся, ерунда, – небрежно сказал Меф.

Его, как мужчину, удивляла способность девушек устраиватьтрагедии на пустом месте. Он еще по школе помнил, как вдруг ни с того ни с сегопосреди перемены то одна, то другая одноклассница начинала рыдать, громко, совзвизгами. Почему, отчего? То ли гормоны бушуют, то ли смс-ку неприятнуюполучила – не разберешь. Урока через два та же страдалица уже ржет, каккобылица, будто подруги недавно транспортировали к крану не ее, несчастную, сподламывающимися коленями, а физкультурника Грызикорытова. Нет уж, у парней сослезами хотя бы все ясно. Если кто-то плачет, значит, как минимум ногу сломал.

Даф с негодованием стукнула его по ноге:

– Меф! Ты мать поросенка! Нельзя так скверно думать одевушках!

Буслаев озадачился. С его точки зрения, кто-то слишком долгоиграл на флейте, а это все равно что надувать дырявый матрац.

– Чья я мать? – недоверчиво переспросил Меф.

– Чья слышал! Чтобы у меня перья не потемнели, приходитсяназывать предметы косвенно! – пояснила Даф.

– А… понял! – сказал Меф, запоздало соображая, что еготолько что, по сути дела, назвали свиньей. – Мать поросенка – это еще терпимо.Вот на мать щенка я бы уже обиделся…

– БУСЛАЕВ!!!

– Что Буслаев? Не я первый начал, между прочим. Может, Улитаи Эссиорх просто слишком далеко жили друг от друга? – предположил Меф.

– Для любви редкие встречи скорее праздник, чем помеха. Ониподкармливают воображение. Чем реже человека видишь, тем проще его любить.Излишним общением можно только все испортить, – пояснила Даф.

– Принято к сведению, – сказал Меф. Ему пришло в голову, чтоон-то с Даф живет на одном этаже, да и учится, можно сказать, в одной группе.

Даф деловито очертила носком круг в пыли чердака.

– Кажется, более-менее ровно! – сказала она озабоченно.

– А что ты хочешь?

– По снегу далеко не уйдешь! Придется телепортировать!Подойди ко мне!

Меф приблизился не слишком охотно. Телепортировать – этокогда тебя в одном месте разбирают на миллионы атомов, а потом в другом местесобирают заново. Причем не исключено, что это случится на дне болота или вметаллоконструкциях Останкинской телебашни. Кому как повезет. В магическом миредавно перестали вести счет застрявшим телепортантам. Это происходит сплошь ирядом, как автомобильные аварии в мире людей.

– Обними меня! Я перенесу нас к Улите… – велела Даф.

Меф обнял ее.

– Крепче!

Меф обнял ее крепче. Что ж, у телепортации, особенно уданного ее вида, тоже есть свои плюсы. Теперь если они и окажутся вмурованнымив стену, то, во всяком случае, вместе.

– Вижу, что ты долго стоял на кулаках и это принеслорезультат! Только, если можно, мне хотелось бы поднести к губам флейту, –прохрипела Даф.

Чтобы иметь возможность играть на флейте, Даф пришлось тожеобнять Буслаева, а флейту она пропустила над его левым плечом.

– Вот так! Очень надеюсь, что меня не совсем раздавили и ясмогу хотя бы играть… Приготовься! – сказала она, поднося к губам мундштук.

Самого момента телепортации Меф не запомнил. Лишь что-тоотрывистое, смазанное, будто он несется куда-то и тело его похоже на золотистыйпчелиный рой. Где была в эти мгновения Даф и не являлась ли она тоже частьюроя, Буслаев не мог сказать.