Он умел мастерить все, за исключением электрических схем, которых он даже, кажется, побаивался. Одним словом, мы очень даже подходили друг другу.

Пока мой капитан мастерил стенд, обтягивал его тканью и рисовал самолет, я обдумывал из чего же мне делать электрическую схему. Ту-95 был моим ровесником и, разумеется, никаких полупроводников в нем не применялось. Зато Баранов притащил для меня солидную панель с установленной на ней доброй сотней реле. Это был выход: я решил построить всю схему на этих допотопных релюшках. В итоге все получилось очень неплохо.

У нарисованного масляными красками Ту-95 на стенде были сделаны из легкой фанеры лопасти, там, где должны были оканчиваться двигатели. А снизу торчали, очень похожие на настоящие, шасси, для которых наш капитан использовал колеса от игрушечной машинки своего сынишки. Отдельно находилась настоящая приборная панель.

С помощью тумблеров по очереди, как настоящие, запускались, постепенно ускоряясь, двигатели и раскручивались лопасти. Другие тумблеры выпускали и убирали шасси.

Моя «декабристочка»

Все, что мне предстояло пережить было во много крат тяжелее, не будь ее рядом со мной. Я высоко ценил ее присутствие и постоянное сопереживание тогда, и со временем моя оценка ее самоотверженного служения только повышается.

Все познается в сравнении. Я, можно сказать, был уже достаточно закаленный. За плечами у меня была самостоятельная студенческая жизнь в общежитии и полтора года командировок в горах в обстановке, весьма приближенной к спартанской.

А что у неё, у моей «декабристочки», как стали ее звать на работе? Жизнь у мамы, да еще с бабушкой, которая по доброте душевной и в силу своего неугомонного характера готова была все на свете делать для своих любимых. Короткие вынужденные отлучки в квартире у отца можно было почти не считать. А в своей квартире мы даже не успели как следует обжиться. Меня призвали в армию офицером, и она приехала ко мне, едва я получил комнату в военном городке. И ни родных, и никого из знакомых.

Один только муж. Мы стали привыкать жить семьей. Уезжая за «тридевять земель» моя «декабристочка» не только лишалась работы по специальности, но и вообще почти всякой работы. Даже вакансии на должность учителя русского языка пришлось бы ждать целых десять лет. Оказалось, что жены летчиков сплошь и рядом были по специальности либо педагоги, либо медики.

Оставалось одно. Учиться вести домашнее хозяйство. Придя домой на следующий день после первой моей получки, я был впечатлен целой горой новой посуды на столе. Лапушка! Она не учла, что зарплату военным выдают только раз в месяц, и теперь целый месяц мы должны были прожить на то, что осталось после ее покупок. Но зато потом она стала раскладывать деньги по четырем конвертам, чтобы ограничить еженедельные траты.

А овощи? Здесь мы обманулись вдвоем. В один из выходных мы отоварились на импровизированном овощном базарчике парой вилков капусты. И еще удивлялись, почему капусту покупают мешками. Едва она закончилась, мы зашли в овощной магазин, спросить, когда капусту привезут снова. И были впечатлены ответом, что через год.

Но зато на следующий год, мы запаслись и капустой, и морковью, и свеклой. И поместили все овощи в сарайчик, который был у каждого жильца в подвале дома. Правда, в отличие от столицы, в то время в Чагане было полно мяса и различных мясных изделий типа языка, сердца, почек и прочее. И колбасных изделий было в магазине почти столько же, как и сейчас, что вообще было удивительно. Поэтому у Иринки была прекрасная возможность для совершенствования в области кулинарии.

И она ею пользовалась в полной мере. Мои товарищи «двухгодичники», из тех, чьи супруги предпочли оставаться в первопрестольной, частенько захаживали к нам «на огонек», а на самом деле, чтобы отведать что-либо из ее кулинарных изысканий.

Но ведь она вообще не умеет сидеть без дела, не умела и не хотела, и тогда. Чем только Иринка не занималась в это время! Она и шила и вязала всякие вещи для нас, занималась вышивкой, изготовлением искусственных цветов и гравюрой по дереву, и еще много и много чем.

А вот, когда весной семьдесят пятого она уехала — для меня наступили по-настоящему тяжелые времена.

«48»

Итак, все время, пока я оформлял учебный класс, мой «48» был без постоянного электрика. И вот однажды, после проверки дивизионной комиссии на нем обнаружили целую сотню неисправностей.

После обеда прибежал испуганный Баранов и потащил меня на самолет. Здесь, совершенно ошалевший от полученной взбучки, инженер эскадрильи сунул мне лист бумаги с перечнем неисправностей и приказал все устранить сегодня же.

— Пока не сделаешь, домой не уйдешь, — сказал он крайне недовольным тоном, потому что такая же участь ожидала и его самого.

Стоял чудесный зимний день. Против обыкновения, было безветренно и почти тепло — всего каких-то минус двадцать. Вот тут-то мне и пригодились рукавицы, сшитые по моему заказу любимой. Сверху они были из синего вельвета, а внутри меховые — из старой шапки. Но главное — они соединялись между собой продетой под меховой бушлат тесемкой. Я мог в любой момент сбросить их, выполнить на морозе какую-нибудь тонкую работу, а потом, почти не глядя, снова надеть. В результате такого ноу-хау у меня были всегда теплые и сухие руки.

А в тот день им пришлось, как следует потрудиться. Я набросился на самолет с таким ожесточением, как будто от того, как я справлюсь, зависела вся моя жизнь. Мне и в голову не приходило попросить о помощи или о снисхождении. Неисправностей было много, но они в основном были мелкие: там лампочку заменить, там провод заизолировать.

Осложнял работу мороз, при котором из-за спешки я то и дело до крови рассаживал пальцы. Но тут я решил не церемониться и каждую ссадину просто заматывал синей изолентой. Не прерываясь ни на минуту, я почти закончил работу к половине четвертого ночи. Несмотря на мороз, мне было жарко, и усталости я не чувствовал.

Напоследок инженер выдал мне штырек от рапа — силовой розетки в брюхе самолета — и, глядя на меня с некоторой иронией — он уже почувствовал, что скоро он все-таки будет дома — предупредил:

— Смотри не сорви резьбу. Этот штырь последний. Если что, нужно будет ехать на склад в дивизию.

Можно себе представить, какими словами он меня встретил, когда через пять минут я предъявил ему злополучный штырь: медный, размером с указательный палец, с крупной резьбой, которую я, в крайнем ожесточении, умудрился