— Василий Митрич! — крикнул он куда — то поверх наших голов в дверной проем. Тотчас в комнату зашел кудрявый парень в ярко — красной лайковой куртке и молча прикрепил на свободную стену карту города. Подробность карты превзошла даже мелочность “Устава внутренней и караульной службы” — здесь были отмечены деревья и парковые скамьи.

Павел долго смотрел на карту, потом его палец стал тыкаться в нее, определяя места, где должны будут зацвести и распуститься неисполнимые желания. Владелец ТОО внимательно смотрел за перемещениями пальца и в освободившиеся точки немедленно вонзал крохотные булавочки, на которых были укреплены красные флажки. Когда рекогносцировка закончилась, он сделал два шага назад и охватил взглядом всю панораму.

— Это будет стоить, — промолвил наконец он и почесал нос.

Павел только усмехнулся, взглянул на меня и отвернулся к окну. В длинные вертикальные промежутки жалюзи был виден заснеженный двор и вырастающий из клумбы растрескавшийся бетонный пионер. Откинув голову в пилотке, он самозабвенно трубил в горн. Локоть руки, что держала горн, осыпался на сгибе, и в этой язве виднелась ржавая арматура. П — ф! как будто кости могут ржаветь. Мимо подъездов, огибая клумбу, медленно двигалась спортивная машина. Из опущенного до предела водительского стекла высовывалась мужская рука в черной перчатке, на кисть был намотан поводок, на поводке бежала уродливая собака с горбатой слюнявой мордой, смешно перебирая кривыми лапами.

Павел снова обратил на владельца взор, в котором появилась угрюмая красноречивость.

— Будет висеть, — заверил тот и протянул Павлу карточку с номером расчетного счета. На обратной стороне ее красовалась фамилия, написанная латинскими буквами и забранная в кавычки, как в футляр: “PolisnicНenco”.

Мы вышли в холл и заглянули в приоткрытую дверь следующего помещения. Комната была заставлена манекенами, наряженными в старинные костюмы, камзолы галантного века с эполетами, галунами и золотым шитьем и в феерические платья из газа и муслина и еще каких — то неведомых сказочных материалов, а в углу стояли тусклые латы и ржавый шлем с розовым султаном. Между чучелами стояли швейный станок и стол, на котором были разбросаны кое — какие выкройки. Сзади неслышно подошел Полисниченко и, благоухая одеколоном, стал за нами.

— Интересует? — спросил он.

— Может быть, — ответил Павел и отошел от двери. — Люблю приколы.

— Взаимно, — сказал Полисниченко.

Чехов лишний раз убедил Павла в том, что только актрисы достойны любви, хотя “Чайка” ему не пришлась по душе. Зато понравился “Вишневый сад” — его смотрели в нашем театре. И как назло Ксения играла Варю, и я опять подлил масла в огонь, заговорив о Чехове.

— Он сам был женат на актрисе, — сообщил я, потеряв всякую осторожность.

Павел затаенно улыбнулся. Больше всего ему потрафил образ Лопахина.

— Наконец — то, — заявил Павел. — Хоть один нормальный человек, а то все психованные.

— Надо же, — заметил Павел, выслушав Петины призывы. — Сто лет прошло, а как будто про сегодня.

— Да не сто, — сказал я угрюмо.

— Почему же он не женился? — спросил меня Павел озадаченно, и черты его лица помяла какая — то наивная растерянность.

— Не знаю, — отвечал я. — Ничего я не знаю.

И это была чистая правда.

С этих пор он прекратил свои рассуждения о женитьбе, которыми допекал меня еще недавно, и погрузился в раздумья.

Мы начали ходить на “Вишневый сад” с тем же постоянством, с которым всю осень наблюдали жизнь маленького французского городка. Сначала мне казалось, что Павел ходит ради Алекс, однако исподволь я уразумел, что есть иная цель. Да, он ходил еще и для того, чтобы увидеть, как Лопахин сделает предложение, и с тайной надеждой ждал, что в следующий раз Лопахин все — таки женится. Но Лопахин никак не хотел жениться и каждый раз убегал на двор.

— Ну что же ты, Лопахин? — трунил я, по — прежнему принимая за шутку все эти странные совпадения. Даже деревья, мимо которых нам случалось проходить, я тоже принимал за шутку.

— Куда спешить? Спешить нам некуда, — говорил Павел степенно, будто опростал самоварчик на террасе с видом на лабаз. — Все в наших руках.

Перед самым Новым годом дошла очередь и до “Арбат блюз клуба” — есть такое место для любителей поименованного вида звуков и пива “ХХ”, что в переводе с образного мексиканского языка означает “Два креста”. Мы сидели втроем и ждали Ксению. Где — то в зале долго и нудно раздавалась тоскливая козлиная трель радиотелефона. За соседним столиком расположились двое коротко стриженных парней — то ли омоновцы, то ли обыкновенные разбойники. Стиль заведения никак не соответствовал их роду занятий. Они изо всех сил старались веселиться и смотрели вокруг приветливо, но это у них плохо получалось. Час спустя подошел режиссер Стрельников, отхлебнул текилы, облизался и осторожно подышал ртом. С десяти начиналась живая музыка. Музыканты настраивали аппаратуру, гудели голоса людей, и в этот низкий гул втыкались, как перья дартса, отрывочные ноты бас — гитары. Мало — помалу звуки делались осмысленнее, послышалась тема. Один из группы приблизился к микрофону. Зал был набит уже битком, несколько человек стояли в проходе с бутылками пива в руках.

— Добрый вечер, — сказал он бесстрастно и подтянул микрофон под свой рост. — Добрый вечер. Сегодня начнем с африканского цикла…

В зале раздались приветственные возгласы.

— Только Африки нам здесь не хватало, — сказала Алла.

В красноватом сумраке подмостков подвижным пятном белела выпущенная кофта солистки.

— Почему она всегда опаздывает? — раздраженно спросил Павел. — Всегда опаздывает.

Взревели черные динамики, прожектора усердно плевались красными лучами. Свет прилипал к стенам неправильными кругами — красными и зелеными. Установка задрожала, заухала, как боевые барабаны в вечерних джунглях, и звуки, переваливаясь, зашагали по кругу в полутемной тесноте.

Стрельников заводился с полуоборота. Первые глотки выталкивали из него энергию, и он беззастенчиво поливал нас идеями и перипетиями сюжетов.

— Она наркоманка, — излагал он новую версию картины, — но она борется. Хранить это в тайне все трудней и трудней…

— Слушай, Стрельников, — спросил Павел недовольно, — чего у тебя все одни проститутки да наркоманы? Нормальных людей не осталось, что ли?

— А ты оглянись, — предложил Стрельников. — Разуй глаза.

Разуваев оглянулся, повел взглядом поверх лиц и затылков. Его глаза задержались на коротко стриженных приятелях. Один из них, убрав под стол кисти рук, закладывал патроны в обойму пистолета. Второй тоскливо смотрел на сцену, прикладываясь к пивной бутылке мокрыми чувственными губами.

— Беспредел какой — то, — сказал Павел отворачиваясь. — Кто — нибудь здесь наведет порядок когда — нибудь?

— Тебя же первого и посадят.