Пий IX уединился в Ватикане и объявил, что отныне он узник. Он прожил еще восемь лет и больше не покидал пределов Ватикана. После референдума в Риме, на котором большинство проголосовало за вхождение в состав Итальянского королевства, город был включен в состав единого государства. Рим был провозглашен столицей Италии[2466].

О падении империи и провозглашении в Париже республики король Вильгельм I и его окружение узнали 5 сентября в Реймсе, где обосновалась королевская ставка. Реакция короля и его правительства была предсказуемой. Уже 11 сентября в реймских газетах появилось подготовленное Бисмарком сообщение прусского правительства: «Немецкое правительство может вступить в отношения с императором Наполеоном, его правительством, которое признано до настоящего времени, или назначенным им Регентом; а также готово иметь отношения с маршалом Базеном, у кого есть соответствующие полномочия от императора. Но невозможно сказать, какое юридическое оправдание будет иметь немецкое правительство, если оно вступит в контакт с властью, которая до сих пор представляет только часть левого крыла прежнего Законодательного корпуса»[2467].

Хотя король и его министры не признали новое республиканское правительство и продолжали считать Францию империей, а Наполеона III — главой государства, Бисмарк, как сугубо практичный политик, был готов ради получения от Франции компенсации (прежде всего территориальной) и успешного завершения войны договариваться с любой властью. «Совершенно неважно для нас, кто правит Францией, Наполеон или же „белая“ или „красная“ республика, — телеграфировал через несколько дней Бисмарк прусскому послу в Лондоне графу Бернсторфу. — Единственной нашей целью является стратегическая безопасность наших границ на юго-западе в условиях неизбежного грядущего нападения Франции на Германию»[2468].

В определенном смысле Бисмарк был прав. Он не имел особого желания разбираться во внутриполитической ситуации, сложившейся во Франции к сентябрю-октябрю 1870 года. Страна оказалась расколотой: часть территории на северо-востоке уже была в немецких руках, большинство крупных городов в остальной части страны поддержали смену власти (правительство национальной обороны начало менять местные органы власти с императорской на республиканскую), но большинство крестьянского населения и небольших городков не имели желания подчиняться «смутьянам из Парижа».

О непризнании республиканского правительства заявил и командующий французской армией в Меце маршал Базен[2469]. На некоторое время эта армия оказалась единственной реальной силой во Франции, способной бороться с внешним врагом. Укрывшись за стенами крепости, Базен и большинство его генералов не стали проявлять особую активность, начав тайный политический торг с пруссаками, правительством в Париже и императрицей Евгенией. Командующему армией в Меце рисовались самые смелые картины собственной роли на политической сцене Франции. Он считал себя единственной легитимной властью в стране. Серьезно рассматривалось предложение, чтобы договориться с немцами об эвакуации всей армии на юг Франции с последующим установлением собственного правления.

Основная проблема заключалась в том, что пруссаки желали, прежде всего, завершить войну и получить свои дивиденды, а не помогать в установлении чьей-либо власти в Париже. Кроме того, «грязный промысел» Базена был не по душе республиканцам в столице и бывшей императрице в Лондоне. А пока, час за часом, день за днем, проблемы с продовольствием, пресной водой и отсутствие каких-либо серьезных действий все больше затягивали петлю на шее армии в Меце, неумолимо превращая самую боеспособную силу во Франции в огромную толпу голодных, больных и неорганизованных вооруженных людей.

* * *

События в Париже 3–4 сентября и бегство из Франции, несомненно, сильно подействовали на императрицу Евгению. Она стойко приняла поражения первого этапа войны с Пруссией. Всеми силами, насколько она понимала свою роль как регента, старалась приободрить правительство и народ, добиться мобилизации ресурсов для продолжения войны с врагом.

Уже в первые дни августа Евгения предлагала обдумать план обороны столицы, сформировать новые корпуса на юге страны и передать, при необходимости, некоторые полномочия центрального правительства южным департаментам[2470]. Она старалась не демонстрировать окружению слабость или неуверенность в своих силах. Этим же объяснялись ее призывы к мужу, генералам и политикам перейти к активным наступательным действиям. Впоследствии Бисмарк отдавал ей должное, называя «единственным мужчиной в Париже».

Но, оказавшись в изгнании, она сумела найти в себе силы, чтобы повернуть свои помыслы не против новой власти в Париже, а употребить их во благо Франции. Продолжая считать себя регентом, она действовала осторожно, не позволяя втянуть себя в «политические игры». Из Marine Hotel в Гастингсе, где она остановилась с сыном, Евгения написала письма императорам Австро-Венгрии и России с просьбой посодействовать заключению почетного мира с Пруссией[2471]. В этом ее поддерживал Наполеон III. Он полагал, что они не могут позволить себе подписать позорный мир с врагом, и в своих письмах к ней призывал проявлять терпение и осмотрительность[2472].

Теперь слова Наполеона III имели для Евгении иную ценность, поскольку драматические события последних недель и правдивая информация о роли мужа в них заставили ее переменить свое мнение. Она в некоторой степени ощущала раскаяние в своих действиях, увидев лучшие черты супруга, чьи страдания и жертвенность были принесены ради Франции. «Бедный дорогой друг, — вскоре написала она в Вильгельмсхёэ, — если бы только моя преданность могла принести тебе мгновения забвений испытаниям, через которые твоя великая душа прошла. Твои страдания заставляют меня думать о нашем Господе…»[2473]