сам преподобный Сильвестр, (прости меня, грешную!) верно, запутался бы, их все исполняючи, и что в один день с такой дикой катавасией475 точно не управиться при обширном празднестве, какое затеялось у них огромными домами. И вообще, нет двух деревень, где бы свадьбу одинаково играли! Вот и мы будем всё по порядку делать, но и по соображению и разумению своему тоже. Успокоил отчасти княгиню отец Феофан, уверив, что невесте во храме возможно стоять с расплетёнными волосами, убранными под платом, покуда она не в женах ещё, а лишь одною ногой за родительским порогом. На том и сошлись. Княжна Варвара службу отбыла в девичьем венце поверх распущенной косы, вся укрытая ещё и кружевным белым покрывалом, в котором ей предстояло ехать к венцу. Венчаться решили в Никольской: ехать до неё пол версты, и там есть где развернуться всеми двумя поездами. От жениха примчал поддружье с вестью, что государь прислал для молодых богатую повозку, запряжённую великолепной парой золотых жеребцов из своей конюшни, и уж этот царский дар следовало уважить по достоинству – показать всей Москве. Потому хоть и недалеко была Никольская, а поскачут объездом вкруговую по всем улицам и переулкам, что только там есть, и где проехать можно.

Княгиня, словно решаясь на нечто неслыханное, бросилась к Анне Даниловне опять, а после обе – к отдыхающему покуда и угощавшемуся за общим столом отцу Феофану. Мнительность княгини Анны, достигшая предела, кажется, внушила ей необоримое опасение, даже уверенность, что навещание их дома молодым князем Голицыным, что до сватовства Басмановых негласно уже почитался женихом Вариным, и в дом их вхож бывал как тот, кто с детства знает её, не прошло даром для досужих языков. И что непременно обязательно злословить теперь станут недруги Захарьиных о том, а не случилось ли меж ними недозволенного прежде. Конечно же, самой княгине была очевидна дочерняя чистота, и князя Василия благоразумие, да разве накинешь платок на всякий роток теперь! И напоминание о высочайшем благословении государя на этот брак оживило страхи княгини воображением того, как станут Иоанну клеветать на честь Сицких, даже ежели и не правда это. «А слово грязное брошенное – что плевел, мигом разрастается сорняком и забивает всходы истины! Нам ли не знать этого! И нам ли не ведома Иоаннова ко словам таким подозрительность! – заламывая в отчаянии руки, она сама себя доводила до колики сердечной. На что сметливая бывалая сваха придумала сделать так: не крутить476 невесту на дому, а, коли отец Феофан одобрит, коли не будет противно сие никакому закону, то отправить её в церковь всё так же, вроспуск и в венце девичьем, и чтоб вся Москва и мир весь её в такой невинности увидал, в коруне девичей то есть, а перепокрыть её из венца в волосник с кикою прямо там же, во храме, так ведь тоже делается, и там же, бывало, молодую перекручивали. Оно дольше выходит – вон у Варвары нашей коса-то какая долгая да богатая, покуда заплетёшь надвое заново, час пролетит – однако же при всём честном народе. «Да и потом, – сваха наклонилась к ней ещё ближе, – чай, жених у нас не лапоть, слыхала я кой-чего об нём, что учён уж в этих делах, и честь девичью распознать и подтвердить сумеет, как надо! Оно для Божия закона, может, и скверно, да нам ныне на руку… А после пусть хоть оббрешутся – наш зверь уже остережён и сад загорожен будет477!». Княгиня взглянула на неё страшно – и так хватало ей неприязненных толков и своих домыслов про Басмановых. Но, невольно подбросив хворосту в этот пламень неприязненный, одновременно с тем удалось Анне Даниловне и урезонить княгиню. Пометавшись ещё малость, княгиня согласилась на разумную уловку, хоть опять твердила, что всё в этой свадьбе не как надо идёт, не к добру, она чует, да деваться некуда. Но пусть Варю окручивают сразу после венца, дома, всё же, тут лишние чужие глаза совсем не нужны, порчи опасаться стоит.

Как начали собирать невесту набело, уже к приезду жениха, к венцу, и только нательную тончайшую рубашку надели, и пояском заветным опоясали, княгиня с причитанием навесила на шею дочери материнское благословение – монисто серебряное, и подвеску корольковую, в образках и крестиках и новых, и от пращуров доставшихся, и отошла тут, предоставив прочее свахе и девушкам…

Внизу изловил её за подол младший сынок.

– Может, не станем Варю отдавать, а? Жалко её – плачет…

– Так надо, Ванюша…

– Фёдор Алексеич! Да хорош, хорош, дальше некуда. Трогаться уж пора!

Не обращая внимания на мягкие настойчивые понукания, Федька всё поворачивался так и этак перед зеркалом, будто бы чем-то недоволен был в себе.

– Ты прям по писанному, Фёдор Алексеич! – игриво подбоченясь, Анастасия Фёдоровна говорила громко и нараспев: – «В зеркальца глядится, сам собой дивится»!

Тут же из распахнутых сеней донеслось многоголосое величанье, объявленное свахой:

– «Кто же у нас умен, кто ж у нас разумен,

Розаны мой, розаны, виноград зелёнай!

У нас Федя умен, Алексеич разумен,

По горенке ходит, степенно ступает,

Степенно ступает, сапог не ломает,

В зеркальца глядится, сам собой дивится.

Сам собой дивился, что хорош уродился,

Что хорош уродился, на коня садился,

На коня он садился – да конь под им бодрился.

Он плёточкой машет, под им конь пляшет!

Его девушки встречали,

За дубовый стол сажали!

Розаны мой, розаны, виноград зелёнай!»

– Сень, держи ровнее! Не видать, как там… И на дворе тьма, как назло.

– Говорю же, ладно всё! Пётр Алексеич, правда же?

Рядом крутился разнаряженный Петька, примериваясь вышагивать степенно и держать у бедра саблю, как взрослый. Терентий, тоже нарядный как никогда, внизу за конями смотрел.

С оханьем вбежала Анастасия Фёдоровна – ей помнилось удостовериться, повязали ли жениху нательный пояс478. Позвали всех, кто его обряжал с исподнего, наперебой кричали, кто что помнил и что делал, и пришлось всё же Федьке задирать подол кафтана и обеих рубах, и показывать, что всё на месте. Быстро поправили снова весь наряд, кушак, шапку подали, кинжал и саблю с ременным поясом. Помедлив ещё перед зеркалом, он расстегнул, поглубже отложил ворот кафтана, чтобы лучше видна была белоснежная, сплошь вся затканная серебром и жемчугом грудь венчальной рубашки. Ежели невеста сама вышивала, то дивно её умение, тонко понятие и велико прилежание… Вот так, теперь ладно. Серьги тоже надо, жемчужные с зелёным самоцветом, чтоб непременно в цвет глаз были, но – не «бабьи», отличные от тех, что из озорства, наперекор всему, таскал обычно во дворце.

После утрени и молебна во славу Покрова Богородицы воротясь, посидели за столом, позавтракали