провалиться, скрыться куда угодно. И зачем не один он едет за нею, на что все эти страшные бояры, когда мил один молодец, и тот на самом деле – чужой, незнаемый…

– Матушка! – позвала в суматоху, наружу, но девушки обступили её, усаживая, и только нянька вбежала, вытирая руки о фартук, быстро поцеловала её в обе щёки и снова испросила, готова ль она к полному обряжанию-то, пока время есть, пока едут да торговаться станут, пущай до отхожего места идёт, да омыться скоренько тут прям, за занавескою, а после уж некогда будет. А тут ещё плакуши взвыли вразнос заново:

– Размятайтеся, улицы, размятайтесь, широкия, да размата… Айтесь, широкия, к нам бояры наехали, да к нам боя… Ары наехали, разлущают с отцом-с-матерью, да разлуща… Ают с отцом-с-матерью, со верными подру-ю-женькями!..

– … «Перешла наша девица

Что из горницы во горницу,

Из столовыя во новую,

Перешед, она задумалась,

Что, задумавшись, заплакала,

Во слезах она слово молвила:

– Государь мой родной батюшка,

Не возможно ли того сделати,

Меня девицу не выдати?»

Не было сил у неё больше плакать. Закрывшись руками в длинных рукавах, она тихонечко невольно подвывала им, вторя. Однако дельное и совсем житейское замечание няньки отвлекло её мысли в другое русло. А тут в сенях и на гульбище над двором настрой песен переменился – то девки начали корильные бранилки «незваным» гостям, которых поджидали, начали рановато (гостей ещё не было на улице, только глядельщики одни ожили, завидев, наверное, первых свешников), но так распорядилась Анна Даниловна, согласно решив с княгиней, что сговорёнку гневить479 довольно, как бы худа с ней не сделалось, не впала бы в столбняк горестный. Княжна Марья с Любой и тёткой Натальей ожидали, сидя рядышком, когда княгиня скажет довершать убранство невесты… Она же, отерев быстро последние слезинки, велела нести себе огуречной воды и всего прочего, чтобы показаться жениху как следует, как бы тёток и мамок всех не умиляло её припухшее зарёванное лицо и порозовевшие глаза. Знаю, знаю, невесте прилично горевать, а не красоваться перед венцом и женихом, всё знаю! Но… Пусть только скажет кто, что княжна Сицкая – дурная, негоже себя повела, родителей мало чтит, раз не воет белугой! Пусть только попробует – невестино проклятие похлеще анафемы480, так ведь? Вот и посмотрим.

– Ай! Что там?!?!

– Стучат в ворота!!!

Высыпавши на крыльцо, в тревожности лиц и голосов, песенницы умножали разгар смятения последних минут ожидания:

– «Как сказали нам, что Фёдор-то грозен, грозен;

Он грозен, сударь, немилостив:

Как подъехал он к широкому двору,

Как ударил он копьем в ворота:

«Дома ль тесть иль хоти тёщинька?

Дома ли Варвара Васильевна?»

Неслось далее всё само собой, волей тысяцкого, дружки и свах.

Когда сказано было в воротах положенное с обеих сторон, князь Сицкий изрёк с высоты крыльца «С добрыми речами милости просим!», и сошли все с коней, а кто в повозках – выбирались, все раскланивались. Жениху путь был преграждён стаей невестиных подруг и девушек, растянувших поперёк его пути цветные шёлковые длинные отрезы.

– Просим набело умыться, хорошо снарядиться; в белые белила, в красные румяна! – с широким размахом руки на весь двор просил дружка подавать им невесту, но девицы так просто не отступались. Сперва надо было отгадать все их загадки, за одно злато-серебро и зелено вино нипочём не соглашались выдавать подругу.

– «Взглянешь – заплачешь, а краше его на свете нет»! Что это такое?

– Это ж жених наш, Федя Басманов! Сами гляньте, гляньте, как следует!– Грязной всё обнимался с крестом. Девки заливисто смеялись и махали на них руками и платками, потешаясь глумливыми припевками, что «все тетери в бору – глушаки, а сваты у нас – дураки, неряхи сваты, неряхи, на них грязные рубахи, когда к нам спешили – их в трубе, видать, сушили».

– Солнце это! Солнце!

– Долго думали! Да и долго шли – жениха в мешке несли?!

Поезжане не оставались в долгу:

– А у нашего свата соломена хата! Нас пустить боится – хата развалится!

– Уж как друженька хорош – он на всех чертей похож! Друженька хорошенький, друженька пригоженький!!

– Хватит, девки, галдеть, давайте загадку!

– «Что любишь – того не купишь, а чего не любишь – того не продашь»!

Как водится, первые загадки бывали простые, всем известные, и с ответом тянули для повода шуточно покуражиться друг над другом и свадебку подхлестнуть, но вот напоследок приберегали трудную. Сам Федька, легко отгадав младость и старость, стоял в замешательстве, силясь сообразить, что же такое: «Стоят вилы, на вилах – грабли, над граблями сапун, над сапуном глядун, над глядуном поле, а за полем дремучий лес». Растерянными выглядели и тысяцкий с дружкой, и на миг Федьке показалось, что дело плохо, хоть такого и не могло быть, конечно. Назад же не отправят!

– Деньгою примите, нас пропустите! – Захар тряхнул мошной, и стал развязывать, намереваясь одарить противниц; под всеобщее оживление и смех швырнул им пару звенящих горстей в подставленные подолы праздничных, нарочно на ловлю выкупа надетых фартуков.

– Мало, мало! Отгадывайте, иль не пустим!

– «Сказали: «Наш сват богат!»

Сказали: «Наш сват богат!»

Положили копеечку – за всех –

Соседским курам на смех!

Убери-ка, сват, копейку –

Не позорь свою семейку!».

Сделав вид, что обижаются, Охлябинин с Захаром обратились к честному собранию ответным глумом:

– Да не больно и хотелось: у вас в подвале лужа – напьёмся мы дюже! Да, друженька?

– Да, боярушка-сватушка! А у нас и своя невеста есть, хороша-то хороша: в окно глянет – конь прянет, на двор выйдет – собаки три дня брешут!

Тут с ближней телеги спрыгнул и пробрался через расступившихся поезжан некто в красном сарафане с аляповатыми огромными кругами, видимо, накрашенными белилами поверху, в старушачьем шерстяном платке, с растрёпанной косой из начёсанной пеньки, и так густо набелённый и нарумяненный, с начернёнными жирными полумесяцами бровями, что узнать его было невозможно. Федька сперва немного смутился, не зная, как отвечать на приставания новоявленной невесты, под общий гогот притворяющейся без памяти влюблённой. Понятно, что никак не надо – сии глумы устраивались для приглашённых, и отгона нечистого вмешательства только…

Княгиня, наблюдающая из окна большой палаты, досадливо отвернулась.

– Всё не по-людски, что за плясания позорные!..

– Анна Романовна, да что ты изводишься и меня изводишь! Всем же весело, глянь! Да и свадьбы без див не бывает. Сват знает, что делает…

– Ему-то что, а нам вот… А ведь ещё и не пили, то ли будет! Вся Москва после судачить станет, мол, у Сицких не свадьба – скоморошья потеха была. Грязной с этим крестом! Отец Феофан так глянул, ты бы видел.

– Всё тебе мерещится, Анна… Нам дочь вскоре выводить. Василий, готов? Ваня, помнишь, что делать надо? Ну хорошо… А Грязной что ж, он при царе пребывает, и тому шутки его не претят, стало быть –