и нам не будут. Ничего я тут позорного не вижу! Знаю, государеву с сестрой свадьбу перед собой всё видишь. Так то – государева, там иной чин. Однако и там жена тысяцкого в вывороченной шубе плясала, как хмелем стала молодых осыпать, по выходе из собора, помнишь ведь? Нельзя без иных вещей, без обычаю, то есть. И довольно об том! У нас-то всё ли приготовлено? – князь Сицкий оглядел с пристрастием глаголем выставленные столы сплошь в белых скатертях, на которых горели пока что только купы спелой калины в кадочках.

Хотелось ей прибавить, что Басманов, верно, околдовал и его тоже, не только государя, да сдержалась. Не браниться же в такой день… Князь Василий со вниманием и удовольствием наблюдал за действом во дворе.

А там княжна Марья по праву дружки невесты верховодила делом. Подбоченясь, обратилась к девкам, и тут досталось жениху. Голос у неё был сильный и смелый, как раз то, что надо:

– «Куды Манечка глядела –

Полюбила Ванюшу-киселяя.

Ен красив, красив да пригож:

Совины очи, цаплин нос!»… – и всё в таком духе.

Федька, разумеется, узнал ту боярышню, что разглядывала его без стеснения у Сицких. Ответил ей лёгким поклоном и дружеской улыбкой, как хорошей знакомой.

– Наша подружка дорого стоит! Не знаешь разгадку – давай гривну серебра!

Пришлось давать, и песенной артели перепало немало. А они и рады, чтоб поболе набрать себе на свой отдельный свадебный стол, что собирали и справляли в отдельной избе по окончании дня. Давали им дружки и бутыли с пивом и вином, а полагалось платить за каждую песню, потому, как только заканчивалась одна, они тотчас запевали новую, и так – бесконечно, сопровождая рассказом всякое свадебное движение.

– Довольно, пущайте нас! Человек – вот разгадка! – объявил тут Охлябинин. Возле открытых настежь ворот возникла суета – это приехал князь Вяземский со своим человеком.

– Поздравляю честное собрание! Да сердечно простить прошу! Припоздал немного – государевы дела. Винограду от государя к столу привёз!

– Чарку, чарку за опоздание дорогому гостю!

На том надворные торги были кончены. Девушки с поклоном расступились, пропуская под величальную вперёд, на крыльцо и в дом, жениха со сватами и остальных:

– «Ох, ты, винная ягодка,

Наливное сладкое яблочко

– Удалой добрый молодец

Свет Фёдор Алексеевич!

Уродился хорош и пригож,

Уродился разговорчивый, забавливый!

Что за это его тесть возлюбил,

Теща-матушка жаловала:

Милой дочерью даровала

– Свет Варварой Васильевной!»

Далее Вася Сицкий вёл торг за сестру, и за нею отправили мать и свах, и все гости шумно рассаживались по двум крыльям огромного стола, а Федька с Захаром и поддружьями остался стоять. Было похоже на смотрины, только народу полно, и – песни. Чествования пелись по порядку всем поезжанам и гостям, и родителям молодых, конечно, и всякое обращение сопровождалось общими поклонами и выпивкой. Тысяцкий пил первым, и никому не отвечал на поздравления, соблюдая строгость надзора за порядком. Через положенное время все наздравствовались, обернулись к двери в ожидании, после появления княгини, невесты.

Её вывели – вытянутым пышным стогом медленно колыхающееся белое покрывало, плотное частое кружево, полностью скрывающее всю с головы до ног. Её движение было завораживающе, не понятно было, что, кто там приближается под завесой. Она казалась выше всех рядом, тех, кто вёл её – покрывало было накинуто прямо поверх венца-коруны, очертания зубцов которого прослеживалось под ним. Казалось, это и не человек, неведомое нечто, безмолвное, отчуждённое… Таким замкнутым опасным уединением сущности повеяло на него. Невеста, невеста, не-веста… «Вот это моё, Богом суженное!».

Поклонились медленно друг другу. Связку соболей, что несли над невестой на шесте, обмахивая её, уложили поверх вывернутой мехом наружу шубы на месте сидения молодых. И, наконец, свахи приподняли покрывало и откинули его, вовсе убрали, являя миру невесту во всей великолепной красоте.

Вздохи-аханья, восхищённый шёпот, долгое любование сияющей в убранстве прелести её, угадывание под белым до полу лёгким длинным паволоком ниспадающей роскоши волос – Федька застыл в напряжённом оцепенении. Смотрел и смотрел, а она казалась ледяной, такой же драгоценной, как сверкающие камни в лучах венца, длинные рясны481 жемчуговые и сетка очелья, и нежнейшей, как воздушные пенные облака рукавов венчальной рубашки её, как обводы невесомых весенних соцветий по-особому скроенного летника, словно едва тронутых первыми красками зари. Её дыхания не было заметно совсем, но она, несомненно, дышала – искорки и сполохи мерцали в тишине по всему её облику. Как по нетронутому снегу в морозный солнечный зимний день…

Он не прислушивался к перемене песни, а теперь славили его, как бы знакомя с ним невесту заново.

– «Всем купец богат, и красив, и млад! Взор орлиный, взлёт соколиный!»

Проводили её, усадили, а рядом устроился братец Иван, младший. Каравай перед нею поставили, сыру белого и вина красного, и блюдо одно, и чашу одну.

Дружка вещал про голубя с голубкой. Федька слушал вполуха, и всё смотрел на неподвижную княжну, не понимающую взор.

– …Новобрачный князь без новобрачной княгини не садится. Пожалуйте мне невесту! Уступите место.

– Торгую не лисицами, не куницами, не атласом, не бархатом, а торгую девичьей красотой! – важно молвил Федя Сицкий в свою очередь.

– Ну что ж! Давай, тысяцкий, ещё нам серебра, да для молодцев – зелена вина!

Произошла опять раздача выкупа, девки с подносами шустро забирали всё, поддружья разливали пиво по кружкам «продавцов». Дружка подбадривал их, желая ходко умилостивить: «Пей-ка, попей-ка, на дне-то копейка, а ещё попьёшь – и грош найдёшь!».

Наконец, ненасытные продавцы и продавщицы отступили, место жениху освободили. И так же, как её, чинно усадили, всё с приговорами на всякое благо.

– Шуба тепла мохната – жить вам тепло и богато!

Сваха с тысяцким взяли большое полотенце и обняли им молодых, поперёк стану обоих, и узел соорудили. Теперь они сидели, почти касаясь друг дружки, и руками (долгие невестины рукава венчальной белоснежной рубашки подобрали перед тем белыми же поручами, усыпанными жемчугом по атласу, и золотыми с серебром тонкими браслетами замкнутыми), и одеждами, и невольными взглядами вскользь. Тут же дружка, опять же с громкого дозволения родителями, начал резать перепечу-каравай, сыр белый раскладывали по мисам482, и первый кусок подали откушать молодым, обоим от одного, по разу, и первую чашу подали тоже им, обоим из одной по глотку. И пили они снова из неё вместе. Живое веяние тепла и тонкие пряные запахи их смешивались, понемногу достигая осязания. Никогда ещё Федька не испытывал подобного смущения, и желания сидеть смирно, дышать неслышно, чтобы не спугнуть чего-то. А величания им, молодому князю и молодой княгине, гремели и разливались вовсю. Всем гостям за столом раздавали по куску первого печева и сыра, и все выпивали за новоявленную парочку. Сперва славили невестины добродетели и прелести, но про себя она