— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказал Форд. — Вы успели, капитан, но успели едва-едва.

Не следует указывать старшему на его ошибки. Они обменялись рукопожатиями на шкафуте захваченной «Кастилии», глядя на три сцепленных вместе, разбитых ядрами корабля. Далеко с подветренной стороны над синим морем плыл шлейф порохового дыма и медленно растворялся в воздухе.

XXI

Было жаркое, дремотное утро. В Палермо звонили колокола. Перезвон плыл над заливом Конка-д’Оро, золотой раковиной, хранящей в себе жемчужину Палермо. Хорнблауэр, проводя «Атропу» в залив, слышал, как мелодичный гул эхом разносится от Монте-Пеллегрино до Дзафферано. Он вообще не любил музыки, эта же была просто невыносима. Он посмотрел на фрегат, ожидая, когда тот начнет салют и заглушит сводящий с ума перезвон. Если б не колокола, Хорнблауэр мог бы назвать эти минуты вполне счастливыми. Во всяком случае, они были исполнены подлинного драматизма. «Соловей» шел под временными мачтами, с него струями лилась вода — это работали помпы, с трудом удерживая корабль на плаву. Борта «Атропы» покрывали свежие заплаты, «Кастилия», тоже изрядно потрепанная, гордо несла английский военно-морской флаг над красным с золотом испанским. Такое зрелище должно впечатлить даже сицилийцев. Мало того — на якоре в порту стоят три английских корабля: уж их-то команды точно глазеют на гордую процессию, уж они-то поймут, что стоит за появлением этого трио в порту, они представят себе грохот и ярость битвы, стоны раненых, печальную торжественность похорон.

Палермо лениво смотрел, как корабли встали на якорь, как спустили шлюпки (даже шлюпки были разбиты ядрами и наспех починены). Предстояло перевезти в береговой госпиталь раненых, шлюпку за шлюпкой стонущих или молчащих от боли людей. Потом перевезли пленных — тоже несколько шлюпок. То было печальное зрелище: представителей гордого народа, заклейменных позором поражения, вели, чтобы запереть в четырех тюремных стенах. Потом последовали еще перевозки — сорок матросов с «Атропы», временно направленных на «Соловья», заменили другими сорока. Матросы вернулись грязные, заросшие, исхудалые. Они засыпали, сидя на банках, засыпали, поднимаясь на борт, падали как подкошенные возле пушек. Одиннадцать дней и ночей после победы они вели изрешеченного ядрами «Соловья».

Дел было так много, что только под вечер у Хорнблауэра дошли руки до двух ожидавших его личных писем. Второе было написано всего шесть недель назад. Оно быстро добралось из Англии и почти не ждало «Атропу» в Палермо, новой базе Средиземноморского флота. Дети и Мария здоровы. Она писала, что маленький Горацио бегает повсюду, словно мячик, маленькая Мария — просто золотце. Она почти не плачет, хотя, похоже, скоро у нее прорежется первый зубик. Огромное достижение, ведь ей всего пять месяцев. Самой Марии очень хорошо с матерью в Саутси, хотя она скучает по мужу, и мать слишком сильно балует детей — Мария боится, что это не понравится ее любимому.

Письма из дома. Письма о детях, о мелких домашних трениях. Ненадолго приоткрылась щелочка в иной мир, так непохожий на все, что Хорнблауэра окружало, — опасности, тяготы, невыносимое напряжение. Маленький Горацио бегает повсюду на коротеньких ножках, у маленькой Марии режется первый зубик, а в это время ведомые тираном полчища прошли всю Италию и собрались у Мессинского пролива. Они ждут следующей весны, чтобы захватить Сицилию. Путь им преграждает лишь миля воды и — Королевский флот. Англия из последних сил сражается со всей Европой, объединенной под властью дьявольски хитроумного тирана.

Нет, не всей Европой. У Англии оставались союзники — Португалия под властью больной королевы, Швеция под властью безумца и Сицилия под властью ничтожества. Фердинанд, король Сицилийский и Неаполитанский — король обеих Сицилий, — жестокий и самовлюбленный, брат испанского короля, ближайшего союзника Бонапарта. Фердинанд, тиран еще более кровожадный, чем сам Бонапарт, коварный и вероломный Фердинанд. Он потерял один из своих тронов и удержался на втором лишь благодаря поддержке британского флота. Он предаст союзников ради удовлетворения малейшей своей прихоти. Его тюрьмы ломятся от политических заключенных, его виселицы трещат под тяжестью казненных по малейшему подозрению. Честные люди, смелые люди умирают по всему миру; покуда Фердинанд охотится в сицилийских заповедниках, его порочная королева лжет, интригует и предает, а Мария пишет простенькие письма о своих малышах.

Лучше думать о непосредственных обязанностях, чем ломать голову над неразрешимыми противоречиями. Вот записка от лорда Уильяма Бентинка[87], британского посланника в Палермо.

Из последних сообщений вице-адмирала, командующего Средиземноморским флотом, явствует, что в самом скором времени можно ожидать его прибытия в Палермо. Посему его превосходительство просит сообщить капитану Горацио Хорнблауэру, что, по мнению его превосходительства, капитану Горацио Хорнблауэру следует немедленно приступить к починке «Атропы». Его превосходительство попросит военно-морские учреждения его сицилийского величества оказывать капитану Горацио Хорнблауэру всяческое содействие.

Лорд Уильям, без сомнения, человек твердой воли и либеральных взглядов, необычных в герцогском сыне, но о работе сицилийского дока он знает маловато. За три последующих дня Хорнблауэр так ничего и не добился от местных чиновников. Тернер изливался перед ними на лингва франка, Хорнблауэр, отбросив всякое достоинство, молил по-французски, добавляя к словам «о» и «а». Он надеялся, что так итальянцы его поймут, но они не удовлетворяли его просьбы даже тогда, когда понимали. Парусина? Тросы? Листовой свинец, чтобы заделать пробоины? Можно подумать, они впервые слышат эти слова. Промучившись три дня, Хорнблауэр отверповал «Атропу» обратно и принялся за починку, используя свои материалы и своих матросов, которым пришлось работать под открытым солнцем. Некоторое удовлетворение приносила мысль, что Форду приходится еще хуже. Тот вынужден был килевать судно, чтобы заделать пробоины в днище. Пока оно лежало на киленбанке, приходилось постоянно охранять от вороватых сицилийцев выгруженные припасы. Тем временем его матросы разбредались по аллеям Палермо и меняли одежду на крепкое сицилийское вино.

Когда в Палермо гордо вошел «Океан», неся на фор-стеньге адмиральский флаг, Хорнблауэр вздохнул с облегчением. Он был уверен: как только доложит, что «Атропа» готова к отплытию, ему немедленно прикажут присоединиться к флоту. Именно к этому он всей душой стремился.

Приказы пришли этим же вечером, после того как Хорнблауэр явился на флагман, устно доложился вице-адмиралу и передал письменные донесения. Коллингвуд выслушал его, очень любезно поздравил с победой, проводил, по обыкновению, вежливо и, конечно, сдержал свое обещание — вечером же прислал приказы. Хорнблауэр прочел их у себя в каюте. Ему коротко и ясно предписывалось «послезавтра, семнадцатого числа сего месяца» направиться к острову Искья, доложиться коммодору Харрису и присоединиться к эскадре, блокирующей Неаполь.

Так что на следующий день