кадет «на махалке». Один стоит около лестницы, а второй около комнаты дежурного офицера. И только после того, как я получил знак рукой, что путь свободен, я быстро выхожу из спальни, и мы быстро опускаемся вниз в коридор около столовых.

И тут происходят последние приготовления: мы зажигаем факелы и начинаем выходить на плац. Я иду первым, стараюсь идти очень медленно и «торжественно» и вижу, что начинают открываться окна в помещении первой роты, так как она, конечно, знала о наших похоронах химии.

Дохожу до турника и поворачиваю налево и вижу, что и окна третьей роты открыты и на нас тоже смотрят оттуда, и вижу, что выходят из конюшен солдаты, чтобы посмотреть на такое редкое зрелище.

Приближаюсь к конюшням и поворачиваю налево и, проходя теперь мимо конюшен, вижу солдат, которые вытягиваются и отдают нам честь.

Место похорон находится между виллой «Рифка» и конюшней, и, подходя к нашей цели, вижу, что и окна «Рифки» открываются и оттуда на нас с удивлением смотрит публика. Но вот подхожу к вырытой яме, и вся процессия стягивается и занимает свое место, и начинается «служба». Конечно, я забыл уже все возгласы «папы» и «кардиналов», и да и ответы хора, но даже если бы их и помнил, не смел бы их тут повторить.

Однако помню, что Гей-Люссаку, и Авогадро, и Жерару больше всего досталось. Пропитанная разноцветными химическими веществами, наша химия быстро сгорает, и мы все зарываем, тушим факелы и быстро возвращаемся в свою роту.

В роте полная тишина, никого не встречая, мы быстро раздеваемся и ложимся спать. А на следующее утро директор корпуса, генерал Адамович, вызвал нашего «придворного», то есть корпусного фотографа кадета С. Вишневского, который сделал несколько снимков нашей процессии, и приказал ему принести негативы и «случайно» уронил их на пол, и потому возможно, что вообще и не осталось никаких «вещественных» следов нашей проделки.

А из нашего класса никто не пострадал и никого не вызывал ни наш воспитатель, ни директор корпуса, и мы вскоре разъехались на летние каникулы.

В. Ливай[672]

«Бамбуков 5-й»[673]

Маленький, даже для Югославии, городишко Белая Церковь в мое время был большим русским центром. Сюда часто приезжал Главнокомандующий, генерал Врангель, первоиерарх Русской православной церкви за границей, митрополит Антоний, и лучшие артистические силы зарубежья, включая знаменитого борца Ивана Заикина. В Белой Церкви были размещены Николаевское кавалерийское училище, Крымский кадетский корпус и «лихая гвардия Венеры» Донской Мариинский институт.

Присутствие в городке такого количества учебных заведений делало Белую Церковь фактически «оккупированной» русскими, – постоянно устраивались парады, гимнастические выступления, футбол. Бесперебойно работал театр, и часто устраивались лекции и балы. Амур не дремал, поражая юные сердца своей стрелой.

Институтки сохранили свою прелестную голубую форму, за что и получили прозвище «голубых улан», а когда появлялись на городской аллее, толпы кадет окружали их со всех сторон, выбирая местом своих прогулок именно эту аллею, но… подходить близко к прекрасному полу и разговаривать не разрешалось. Их зорко охраняли «класидры» (классные дамы), и нам оставалось лишь лицезреть милых подруг, да и то с почтительного расстояния.

Смельчаки рисковали – во время прогулок передавали письма своим симпатиям, и… самая прекрасная любовь расцветала в юных сердцах, лишний раз подтверждая всем известные слова Пушкина о том, что «любви все возрасты покорны».

Помню, перед Р. X. у нас свирепствовала эпидемия скарлатины. Кадетам было строжайше запрещено появляться на аллее. Скарлатина заразна, легко передаваема, значит, может поразить «голубых улан». Тогда прощай все увеселения, встречи в частных домах, елки, балы. Но запретный плод всегда сладок и был нарушен еще прародительницей Евой, и наши «страдальцы» (так называли влюбленных кадет) нарушали приказ, рискуя попасть под арест, остаться без отпуска, а то и подвергнуться сбавке балла за поведение. Что делать? Любовь не картошка. Разве можно прожить день, не увидев «ее»? И «страдальцы», как правило, регулярно появлялись на аллее.

В день, о котором я хочу рассказать, «эскадрон голубых улан» вела княгиня Кугушева. Старенькая сморщенная старушка, почти вышедшая из ума, но еще исполняющая обязанности классной дамы, вероятно, за старые заслуги, а быть может, как титулованная особа, она, как английский премьер-министр Чемберлен, никогда не расставалась со своим зонтиком. Это «страшное» оружие она употребляла не только от дождя, но и против нас. Завидев на аллее «врага» – сиречь кадет, она, как Баба-яга, подняла свое оружие и остановила «эскадрон», а сама бросилась в атаку на врага, невинно сидевшего на скамье у края аллеи.

– Как вам не стыдно, а еще будущие офицеры! – выпалила классная дама.

Последующие «жалкие слова» приводить не буду. Старушка нападала на мирно сидевшую группу кадет, институтки хихикали, а кадеты делали вид, что фонтан красноречия ни в какой мере их не касается. Видя, что общее внушение не имеет никакого положительного действия, беспокойная дама выбрала жертву и с лихостью, не свойственной ее возрасту, устремилась к самому младшему кадету, скромно сидевшему и опустившему глаза.

– Да вы встаньте, когда с вами разговаривает дама! – выкрикнула она своим голосом княгини.

Кадет встал смирно, приложил руку к головному убору и спокойно смотрел на неунимавшуюся старуху.

– Ваша фамилия? – спросила разбушевавшаяся дама.

– Бамбуков 5-й, – не моргнув глазом ответил кадет.

В институтских рядах послышался сдержанный смех – им была хорошо известна настоящая фамилия кадета. Кадеты же сидели как изваяния, ни один мускул не дрогнул ни у кого.

Старушка опешила.

– Почему пятый? – нерешительно спросила она, вынимая из кармана записную книжку.

– Потому что нас пять братьев Бамбуковых, я самый младший – значит, пятый, – следовал убедительный ответ.

Фамилия была явно вымышленная, это знали все присутствующие и институтки. Чувство товарищества не было чуждо и им, они сразу перестали хихикать.

– Я доведу до сведения вашего директора о вашем поведении в присутствии дамы, – бросила класидра, повернула «эскадрон» в обратном направлении и, как победитель, зашагала рядом.

А через несколько дней, во время вечерней поверки, ротный командир читал приказ по корпусу, в котором упоминался случай, происшедший на аллее, и, когда дошел до места, что один кадет, «не имея гражданского мужества» назвать свою фамилию, назвал себя Бамбуковым 5-м, рота не выдержала, общую тишину нарушил дружный здоровый смех, не выдержал и сам командир роты, полковник Чудинов, и, чтобы стушевать происшедшую неловкость, подал команду:

– Разойтись!

А. Невзоров[674]

Кадетский корпус в Сараеве[675]

После эвакуации Крыма я был направлен с семьей в Югославию, в Банат. Провинция эта до войны