– Опять дедушка? – покачал головой Шухлик. – А где же бабушка?

– Трудно сказать, – вздохнул Диван-биби, присаживаясь. – Дедушка был молчуном. Красивый белый осел по имени Буррито. Родом из Испании. Он участвовал там в гражданской войне, на которой потерял дар речи. А потом улетел в наши края. Тут-то мы с ним и повстречались!

Шухлик развесил уши – одно с другим в этом рассказе никак не сходилось. Даже у тушканчика было понятней! Если дедушка потерял дар речи, то каким, простите, образом высказывался о фруктах и овощах? И на чем летел из Испании? Билет, что ли, купил на самолет?

– Какой острый ум! – воскликнул дайди. – Настолько острый, что, как иголка, прошивает материю насквозь, не замечая, увы, сути. Неужели стоит обращать внимание на всякие пустые мелочи, когда речь идет о вашем родном дедушке? Впрочем, в те далекие годы я тоже был довольно глупым молодым человеком и не знал, что некоторые ослы замечательно летают. Какие там самолеты? Ваш дедушка Буррито носился в небе, как неопознанный объект! Мы посетили сотни стран! Проснувшись у меня в кибитке, мы завтракали на Гавайских островах, посреди Тихого океана!

Диван-биби поднялся и, взволнованный, обежал три раза вокруг платана.

– Хотел бы я иметь такого дедушку! – сказал он, вернувшись в слезах.

– Осла? – не понял Шухлик.

– А кто, по-вашему, лучше: дедушка-осел или осел-дедушка?

Шухлик отчаянно задумался. В этом вопросе виднелась какая-то заковырка, вроде занозы, и не хотелось ударить в грязь лицом.

– У меня ни того, ни другого не было, – признался он. – Если не считать хозяина Дурды, которого я уже простил – и как дедушку, и как осла.

– Однако мы отвлеклись, – заметил дайди, прислушиваясь к дыханию засыпающего сада.

Потом внимательно посмотрел на Шухлика, будто определял, созрел ли рыжий ослик для его рассказа. Поймет ли? Поверит ли?

– Как много неверующих в этом мире! – огорченно всплеснул он руками. – Живут одним разумом, а то, что туда не помещается, отвергают. Их души, способные вырастить сад, дремлют без дела. Отсюда все горести и печали!

Дайди снова присел под платан и нахмурился:

– Вот и мой родной дедушка Олим, большой ученый, никак не верил, что осел Буррито умеет летать. Тогда я предложил ему усесться позади меня, но не открывать глаза во время полета. Еще хорошо, что с двумя седоками Буррито не мог подняться за облака.

Мы устремились к океану примерно на той высоте, где порхают мелкие птички вроде воробьев. К несчастью, мой упрямейший дедушка любил, как говорится, все потрогать пальцем. Мало ли что ветер свистит в ушах, а ноги болтаются, не доставая земли? Наверняка это какой-то фокус, надувательство!

Словом, огляделся дедушка и тут же свалился с ослиной спины, угодив именно на тот гавайский остров, где людоеды скушали знаменитого адмирала Кука. Получив неожиданный подарок с неба, они, не мешкая, развели костер, а дедушку Олима привязали вот к этому самому дереву.

Дайди кивнул на платан. И он зазвенел громче, будто извиняясь каждым листочком, что вырос среди людоедов.

– Неужто сожрали?! – ахнул Шухлик.

– Не все так быстро! – ответил Диван-биби. – Людоеды не совсем уж дикие. У них тоже свои порядки и правила. Они хотели приготовить моего дедушку, соблюдая все старинные рецепты. Для людоедов – что ученый Олим, что адмирал Кук – безразлично! Главное, приправа. Пока они старательно перетирали какие-то корешки и травки, мы с Буррито кружили над островом, думая, как выручить дедушку.

Шухлик нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая услышать окончание. Сердце его замирало. Он так живо представлял обреченного на съедение дедушку, ощущал запах костра и острый аромат приправы! Ему казалось, что он сам, рыжий ослик, привязан к дереву, а вокруг кровожадные рожи.

– Но почему бы не договориться? – пытался убедить себя Шухлик. – Обменять дедушку Олима на картошку или бананы!

– Увы, напрасны переговоры с голодными людоедами! – пресек его надежды Диван-биби. – Ничего не хотели в обмен. Твой дедушка, бесстрашный осел Буррито, даже себя предлагал! Но людоеды нас осмеяли. «Мы же не ослоеды!» – орали они, стараясь между делом сшибить меня камнем.

Дивана-биби тоже, видимо, разволновали воспоминания.

– Собрал я все свои силы, всю свою веру! – возвысил дайди голос. – Крошку за крошкой, крупицу а крупицей, как в голодный год подбирают последние колосья с поля! И громко приказал дедушке Олиму подняться в воздух и следовать за нами. Но его так крепко привязали, что взлетел он вместе с платаном, лишив людоедов не только обеда, но и священного дерева.

– У-ф-ф! – отдышался ослик. – Какой счастливый конец!

– Пожалуй, это только начало, – улыбнулся Диван-биби. – Как видишь, платан укоренился рядом с моей кибиткой, став стержнем, или позвоночником, будущего сада Багишамал.

Дайди провел рукой по стволу и легонько постучался, как в дверь гостеприимного дома, где ему всегда рады. Показалось, что дерево признательно вздохнуло, как огромная собака, которую хозяин погладил и почесал за ухом.

– Кстати, ученый дедушка Олим так и не поверил в летающего осла! – рассмеялся Диван-биби. – А людоедов на гавайском острове принял за кошмарный сон, хотя я подарил ему веревку, которой его привязали к дереву. «Да мало ли что за веревка! – возмущался дедушка. – Что она доказывает? Уверен, это лженаучная веревка!» Ему так легче жилось. Когда ничего не перечило его любимой науке, дедушка Олим чувствовал себя вполне счастливым. У каждого свое счастье, как и своя лень. Как говорится, кому счастье, а кому ненастье!

Диван-биби погрустнел, будто над головой его задержалась тучка, а лицо занавесил дождь.

– Знаешь ли, когда хоронили дедушку Олима, мир его праху, – поклонился дайди земле, – я увидел высеченные на могильных камнях годы жизни усопших. И глазам своим не поверил! Получалось, что на кладбище – одни младенцы и дети, не старше десяти лет!

Что же стряслось в этом маленьком селении? Эпидемия? Землетрясение?!

«Бог с тобой, внучок, – отвечала мне бабушка. – Какие младенцы? В наших местах все долгожители. Твоему дедушке Олиму исполнилось девяносто девять! А теперь погляди, что выбито на камне, который он сам приготовил незадолго до смерти!»

Я слова не мог вымолвить и стоял ошеломленный. «Здесь нет ошибки, – вздохнула бабушка, опираясь на мою руку. – У нас в кишлаке такой старинный обычай – на могильных камнях выбивают только годы, прожитые в счастье. Вот видишь, у дедушки Олима за девяносто девять лет жизни набралось семь счастливых. И это не так уж и мало! – закивала она головой. – У многих, посмотри, всего – по несколько месяцев полной и радостной жизни. А все остальное время – какая-то пустота, непонятно что. Так, существование!»

Когда мы возвращались с кладбища, пели птицы, стрекотали цикады, цвели деревья, налетал свежий ветерок, и мир был переполнен жизнью. Тогда я сказал себе, что каждый миг этой жизни, горестный или веселый, – все равно счастье!