старший лейтенант Анисимов с тремя бойцами своего взвода пошел в преследование, – объяснил стоящий тут же заместитель командира второго взвода старший сержант Горидзе. – Меня за старшего оставил.

– Ладно. От Анисимова они не уйдут, – смягчился капитан. – Так кто мне скажет, который из убитых – Бацаев? Или мы его упустили?

Убитых было двенадцать человек. Два разрубленных крупнокалиберной пулей снайперской винтовки тела не трогали, просто рядом с ними сложили остальные. Но и других убитых переносить было не слишком приятно, потому что почти все тела были сильно изрублены осколками и очередями, а несколько попросту были без ног – мины постарались. Одну оторванную в колене ногу принесли и положили рядом с одним из бандитов. Но нога, показалось капитану, была не его. Обувь на правой и левой ногах была разная.

– Так что, никто не сумеет Бацаева опознать? – еще раз спросил капитан.

– Я его только молодым помню, – сказал, отчего-то краснея щеками-яблоками, лейтенант Саморуков. – Но мне кажется, его здесь нет. Разве что вон тот, крайний слегка похож. Тоже скуластый. Тип лица спортивный. Но я не уверен. Времени-то прошло лет десять. За это время отца родного как зовут забудешь.

– Отец тебе твое отчество в имени передал. Ты, если не ошибаюсь, Петрович.

– Это я так, образно говорю… – смутился командир взвода связи, и щеки его покраснели еще сильнее.

Командир роты подошел к крайнему бандиту, стволом автомата приподнял выбившуюся из-под камуфлированных штанов клетчатую рубашку, зацепил мушкой оружия бронежилет и «разгрузку», увидел мощные кубики тренированного брюшного пресса.

– Да, этот спортивный. Только рост для полутяжеловеса маловат. По весу, пожалуй, не больше чем на средний потянет, а если он его еще и «гонял»… Мне кажется, это не Бацаев.

Капитан нагнулся и вытащил из нагрудного кармана рубашки убитого трубку и паспорт. Паспорт был на арабском языке, но с дубляжом на английском. Попробовал прочитать:

– Какой-то гражданин Саудовской Аравии Абу аль-Бербер. У Бацаева должен быть российский паспорт. У нас нет данных, что он сменил гражданство.

В это время над головами бойцов роты прошумел вертолет.

– Следственная бригада прилетела, – решил Одуванчиков. – С ними должен пожаловать и майор Смурнов. Он знает Бацаева в лицо, дрался с ним когда-то. Сумеет, надеюсь, опознать.

Глава десятая

Так и не дождавшись, когда его жена придет в себя после мощного успокоительного укола, эмир Нариман Бацаев собрался покинуть родной дом, показавшийся ему чужим. Он обнял мать Джавгарат, пожал руку брату Омахану, постоял рядом с Гульнарой, поправил плед на ее ногах, посмотрел на часы и взял за цевье свой автомат.

– Мне пора. Дела не ждут, и люди ждать не будут. На днях еще раз загляну, тогда и поговорим.

Он бросил взгляд в сторону Омахана, словно предупреждал о предстоящем разговоре его одного, и вышел. Проводить его пошла только старая Джавгарат, и эмир невольно подумал, что, кроме матери, он в этом доме никому больше не нужен. Даже жене, которая скрыла от него связь дочери с полицейским. Может быть, и сыновья не ждут возвращения отца. И чего Гульнара добилась своим поведением? Только того, что дочь будет теперь однорукой. Может быть, она просто не хотела расстраивать отца, но результат остался прежним – прострелена рука девушки.

Его даже не интересовало, жив или мертв старший лейтенант полиции, якобы жених Алмагуль. Это «якобы» появилось и укрепилось в голове эмира после того, как его посетила мысль, что старший лейтенант познакомился с его дочерью специально, чтобы устроить охоту на ее отца.

Старая Джавгарат снова проводила его только до калитки, дальше ей идти он запретил.

– Не ходи, мама. У меня мужские дела, которые не делаются в присутствии женщин.

– Когда ты дрался в клетке, разве в зал женщин не пускали? Я видела по телевизору, там были и женщины.

– Это, мама, совсем другое. Там спорт. И я был просто боец. А сейчас я боец другого качества. Я дерусь насмерть. Я волк. Меня так и зовут – эмир Волк. А женщинам бывают не по вкусу волчьи бои, где главенствует смерть. В живых останется победитель.

– Ты специально пугаешь меня, Нариман? Я разве заслужила такое к себе отношение? Один сын думает только о том, как бы заработать побольше. Другой думает, кого бы убить, кому бы по-волчьи вцепиться в глотку. А что мне остается? Что я должна делать? Ждать, когда сыновья насытятся? Твой брат никогда не остановится. Ему всегда мало. Он хочет весь мир, и сразу. А когда насытишься ты? Когда прольется много крови? По твоей вине прольется кровь ни в чем не повинных людей, как сегодня пролилась кровь твоей дочери. Когда ты насытишься, скажи мне, сын, когда? Только сытый волк не жаждет крови. Когда же наконец ты будешь сыт?

Джавгарат ухватила его под локти и стала трясти, а он и не сопротивлялся. Он трясся в ее руках, тряслись плечи, голова. Ей казалось, что она сильная, что она в состоянии остановить сына, не дать ему идти дальше тропой Волка. Наконец Нариману это надоело. Он слегка напрягся, и Джавгарат вдруг увидела, что ее сын больше не трясется.

– За что мне все это? Зачем мне такие сыновья? – Она села прямо на утрамбованную землю перед калиткой и заплакала. – Я ведь когда-то мечтала гордиться своими сыновьями. И отец об этом мечтал. Слава Аллаху, он не дожил до времен, когда кто-то по вине его сына стреляет в его внучку.

«Откуда она знает?» – возник вопрос в голове эмира. Он знал о своей вине, но не хотел этого афишировать. Но и спрашивать мать о чем-либо он тоже не хотел. Не хотел заставлять ее даже думать об этом. Женщина многое чувствует. Это ей дано от природы. Но Джавгарат начнет накручивать ситуацию, и неизвестно, к какому выводу она может прийти и что надумает сделать. Также эмир не желал оправдываться. Сказать честно, что он отдал приказ снайперам расстрелять «ментов», невозможно. Он же не отдавал приказ стрелять в Алмагуль! Это была личная инициатива Вахи. Но он Ваху не остановил. А ведь мог же! Эмир чувствовал, что совсем запутался в ситуации, ему захотелось присесть рядом с матерью перед калиткой, вытереть слезы на ее глазах и сказать ей, что он никуда не пойдет. После этого вместе с ней войти в дом, попросить брата спрятать автомат так, чтобы эмир сам не смог его найти, и навсегда остаться дома. Пусть даже в подвале или на чердаке, но дома.

Но что тогда станет с его пятнадцатью