Чаще всего Нерон предпочитал создавать компромат сам, так было надежнее. Он всегда старался обнаружить в своем очередном патроне некую гнилинку, изъянчик, из которого можно было при определенных обстоятельствах вырастить страшную язву, обнародования которой ее владелец не желал бы ни при каких обстоятельствах.

Если же изъяна не находилось или новый шеф был не по зубам, Нерон принимался за его ближайших родственников, чаще всего детей, ведь именно за них больше всего переживает родительское сердце и именно ради них готово на все. Жену можно поменять, от родителей отказаться, все равно им помирать, братьев и сестер можно вообще забыть, а вот дети — это святое.

Теперешний патрон Нерона не относился к чистюлям, людям без пятнышка, идейным святым. Но все имеющиеся в наличии проступки мэра в прошлом и настоящем были уж очень мелки для хорошего компромата. Ну разве можно назвать стоящим тот факт, что у мэра периодически появлялась новая любовница? Да кто сейчас из больших политиков не увлекается молоденькими моделями, победительницами многочисленных конкурсов, кто сегодня не покровительствует им, помогая в карьере? Подумаешь, компромат! Наоборот, скажут, что мужик, что надо, если в своем возрасте способен на такое. Или взятки? Еще попробуй докажи. К тому же мэр никогда не брал своими руками, а заставлял это делать своих приближенных. И мальчики его не интересовали. И к наркотикам он был совершенно равнодушен. И даже в баню предпочитал ходить париться в мужской компании, без всяких девочек. Потом, после бани, можно. Но наедине. Никаких групповух.

И вообще в последнее время мэр начал ревностно относиться к своей репутации, стал таким примерным, таким паинькой, когда почувствовал, что мэрство его надолго, на полный срок и вполне его устраивает во всех отношениях. Именно поэтому его и стали пугать методы Нерона, от которых он почему-то раньше, когда боролся за место, не отказывался и не шарахался.

«Мэр сделал свое дело, мэр должен уйти, — часто звучало в голове Нерона. — Но мавры бывают разные. Отелло, например, прежде чем уйти, успел трахнуть дочку своего хозяина. Почему бы и мне не совершить нечто подобное?»

И Нерон стал «разрабатывать» сына и дочь своего работодателя, в которых тот души не чаял и ради которых и крутился в таком грязном деле, как политика. Тем более что дети, увы, ни умом, ни воспитанием не пошли в отца. Дочка мэра решила, что она — готовая кинозвезда, ее познакомили с якобы американским продюсером из Голливуда, мнимым, естественно, и тот уговорил ее сняться в новом фильме, который оказался самой грязной порнухой. Партнером новоявленной звезды был опять же якобы знаменитый актер, правда, перед съемками этой дочке влили приличное количество спиртного, после которого она была просто не в состоянии отличить звезду от бомжа. Пленка получилась еще та, Нерон с удовольствием представлял, что почувствует мэр, если просмотрит копию.

А сынок был просто посажен на иглу людьми Нерона и после этого стал активным участником грязного рынка, втягивая в него других деточек высокопоставленных в городе чиновников. Но папа ничего не знал об этом, его берегли до поры до времени. Все деяния его чад тщательно фиксировали на видео, чтобы материалов было как можно больше. Причем детки вели себя в присутствии папы и мамы вполне прилично, не давая им даже повода подумать о том, в каких птичек они успели превратиться, еще не успев до конца опериться.

— Источник еще не усох, — говорил своим людям, отвечающим за детей мэра, Нерон. — Надо его беречь. Если он узнает, что сынок «наработал» почти на вышку, а дочка стала алкоголичкой и перетрахалась со всеми «кинозвездами Голливуда», его хватит кондрашка. А он мне пока нужен живым. Берегите его и их.

И люди Нерона продолжали баловать детишек мэра, лелеять и холить, выполнять их прихоти, не забывая развивать в них те пороки, на которых и строилось будущее воздействие на психику их высокопоставленного папаши.

* * *

Чтобы проснуться в нужное время, ему не нужны были достижения технического прогресса в этой области в виде различных будильников, которые, усложняя сами себе жизнь, напридумывали люди: электронных, механических, музыкальных, стонущих, орущих, звенящих и прочих. Малыш проснулся именно в то время, в какое планировал еще с вечера. Его биологические часы (которые, впрочем, имеются в организме всех людей без исключения, только вот пользоваться ими умеет далеко не каждый) сработали как надо. Обычно перед тем, как уснуть, Малыш представлял себе циферблат часов и стрелки, которые фиксировались сознанием именно на тех цифрах, которые соответствовали времени подъема.

Рассвет еще только занимался бледно-розовой полосой над лесом. Легкий ветерок колыхал ветви деревьев, а птицы, самые точные провозвестницы наступающего дня, уже пробовали свои голоса.

Неширокое окно в его комнате было приотворено, но так, чтобы с улицы было незаметно. Окно Малыш приоткрыл специально еще с вечера. Ранним утром все звуки разносятся далеко, он опасался, что может внести в утреннюю гармонию птичьего гомона и шелеста листвы посторонний звук, и это сразу заставит насторожиться того, кто будет дежурить у избы.

А в том, что дежурный этот разбирается в звуках, Малыш не сомневался. Он отметил про себя, что те, кто дежурил, отличаются от тех, кто работает в лесу или на поле. В таких вещах Малыш не ошибался. Вероятно, так же отличаются в муравейнике муравьи-рабочие и муравьи-воины. Эти дежурные скорее всего и стреляют из охотничьего ружья неплохо. А может быть, у них имеются не только охотничьи ружья, которые они держат в руках, а что-нибудь посерьезнее? А Малыш не любил рисковать, рискуют только дураки. Даже в таких случаях, как этот, когда против него, профессионала высшей категории, были любители.

Некоторое время он лежал, вслушиваясь в звуки, доносившиеся снаружи. Потом тихо поднялся, открыл окно шире и бесшумно выскользнул наружу. Окно из его комнаты выходило не на улицу поселка, а в сторону леса. Через десяток метров начинался густой кустарник, постепенно переходивший в лес. Сейчас он был укутан тончайшей пеленой предутреннего тумана, который вот-вот должен был рассеяться. В нем и растворилась фигура Малыша. Он предполагал, в какую сторону уходят на рассвете из поселка те рабочие, которыми он интересовался. Обойдя поселок стороной, Малыш вышел как раз к нужному месту.

Он не чувствовал холода, хотя утренний ветерок был отнюдь не теплым, а одет он был довольно легко. Но его согревало чувство охотничьего азарта, которое впрыскивало в кровь порцию адреналина, заставляло организм сконцентрировать все возможности, держало мускулы в постоянной готовности к действию.

Выбрав себе удобное место для ожидания недалеко от протоптанной тропы, Малыш замер, и теперь его невозможно было заметить, даже если пройти совсем рядом.

Вскоре он услышал шаги приближающихся людей. Сквозь деревья он различил группу мужчин из поселка, их было человек двадцать, гораздо меньше, чем обычно. Малышу не было известно о том, что в последние дни на прииск ходили лишь самые проверенные. А остальных оставляли в поселке и держали под постоянным наблюдением. По мнению людей отца Александра, отвечающих за охрану, никто из поселка не смог бы выбраться незаметно. Для этого надо было быть таким профи, как Малыш.