Конюшего Фёдорова уже непросто предать суду подручных князей и бояр. Во-первых, Иоанн, непокорностью своих подданных принуждённый отделиться от земщины, добровольно взвалил на себя кровавое право судить и казнить предателей и смутьянов всех мастей и оттенков, отныне ему самому и решать судьбу второго, по сути дела, лица в государстве. А во-вторых, если конюший Фёдоров, именно своим авторитетом второго лица, втянул в заговор не менее тридцати человек, то боярский суд, даже если Иоанн вдруг ни с того ни с сего отменит опричнину, без промедления оправдает собрата по мятежу, поскольку в заговор оказались замешаны первейшие и знатнейшие из наклонных к смуте князей и бояр. Именно этим первейшим и знатнейшим по плечу арестовать самого государя, и только тронь он того, кто подбивал их арестовать его и выдать врагу, неизвестно, какая крамола взойдёт в некрепкие головы этих первейших и знатнейших князей и бояр. Наконец, под рукой конюшего Фёдорова в тесной Коломне не менее сотни вооружённых служилых людей и ещё целый полк ждёт сигнала, рассеянный по поместьям, как и у Бельского, и у Мстиславского, и у Воротынского, и у Старицкого, и у любого прочего из этих первейших и знатнейших князей и бояр, только сунься к нему, настоящая сеча вскипит, куда ожесточённей, кровопролитней и злей, чем несколько даже комических стычек с литовцами. Разумеется, можно под каким-нибудь благовидным предлогом вызвать Фёдорова в Москву, да ведь и в Москву он явится окружённый толпой вооружённых служилых людей, в Москве тоже кровавая сеча вскипит, а в Москве Бельский, Мстиславский, Старицкий да мало ли кто, нельзя угадать, что они, воспламенённые страстями удельных времён, натворят, бесновались же в боярскую смуту не тише татар, когда верховную власть в Москве могли взять пришедшие с Шуйским три сотни конных новгородских дворян, тех чёрных дней Иоанну никогда не забыть. У конюшего Фёдорова, в сущности, первого человека среди земских князей и бояр, местоблюстителя на тот случай, если пресечётся династия или государь из стольного града отлучится слишком надолго, можно обнаружить лишь одно уязвимое место. Конюший Фёдоров самый крупный землевладелец, однако его вотчины разбросаны по всему пространству обширного Московского царства, от Оки до Белого озера, и, как следствие, по всему пространству обширного Московского царства рассеяны поодиночке его воеводы и его служилые люди. Безотлучно у него под рукой лишь самые преданные, самые испытанные, самые верные вооружённые слуги, тогда как весь полк собирается лишь повелением царя и великого князя через Разрядный приказ, который рассылает гонцов с царской грамотой и разрядными списками, которому из них сбираться в поход, а которому пока что дома сидеть. Призови Фёдоров свой полк своим повелением, и сбор полка послужит неоспоримым доказательством его преступных намерений, недаром связанные этим установлением заговорщики мыслят взять под стражу царя и великого князя во время похода, когда владеют и управляют своими царской волей собранными полками. Только в это уязвимое место и можно внезапно направить удар, чтобы лишить конюшего Фёдорова поддержки его вооружённых дружин и уже после их ликвидации взяться за него самого. Можно по многим признакам заключить, что Иоанн тщательно готовится именно к такому, неслыханному, небывалому предприятию в истории Московского царства. И за сотни лет до него великим князьям, московским ли, киевским, владимирским, суздальским, тверским, приходилось мечом усмирять своих впадавших в крамолу удельных князей, однако, надо сказать, усмирение производилось с простотой и лёгкостью и бездумностью лихих удельных времён: великий князь поднимал свой великокняжеский полк и отправлялся на удельного князя открытой, настоящей войной, как шёл на немцев или татар, разоряя по пути всё, что успевал разорить, сжигая деревни, города и монастыри, угоняя пленных и скот, удельный князь поднимал свой удельный полк, нередко числом и выучкой превосходящий великокняжеский полк, вспыхивала сеча на какой-нибудь Сороти или Сити, иной раз долга и кровава, другой раз кратка и бескровна, с десятком убитых и раненых с обеих сторон, как повезёт, побеждённый целовал крест на верность тому, кто победил, и расходились с миром в разные стороны, отягощённые военной добычей, натурально, до новой крамолы, новой сечи и нового целованья креста, которым не виделось ни числа, ни конца.

Наделённый редким даром предвидения, хорошо знакомый с историей, Иоанн ощущает, что новое время пришло. Удельный князь всё ещё не расстаётся со своим удельным полком и всё ещё склонен к мятежам и крамолам против царя и великого князя, хотя уже чувствует на себе его тяжёлую руку и открыто не поднимает полка, как Дмитрий Шемяка поднимал сто лёг назад, не так и давно. Нынче не к лицу государю большого, мощного, сплочённого государства воевать со своими мятежными подданными, как воевал прадедушка Василий Васильевич, прозванный Тёмным, лишённый зрения своими удельными, как приходилось воевать дедушке и даже отцу. Крамольных, мятежных князей надлежит приводить к покорности силой, как и в прежние времена, иначе Московское царство вновь развалится на клочки и станет лёгкой добычей татар и Литвы, которые ждут не дождутся его ослабления, однако, это Иоанн уже понимает, приводить их к смирению и покорности надлежит какими-то новыми средствами, без полков, без угона скота, без всех этих неизбежных следствий войны. Так вот — какими же средствами? Никаких новых средств пока что никто не придумал, и французский король из династии Валуа насмерть сражается со своим удельным Бурбоном. Сложись в Московском царстве полностью и по всем правилам государственный аппарат с постоянной армией, с полицией, сыском, тюрьмами и государственным, а не боярским судом, с конюшим Фёдоровым было бы нетрудно поступить по закону, никто из его соратников и пикнуть бы не посмел, да вот беда, государственный аппарат ещё только складывается помышлением и усердием Иоанна, с трудом и на ощупь, путём проб и ошибок, в лучшем случае полторы тысячи человек, остальные полки тоже представляют собой ополчение служилых людей, правда, более обеспеченное, более обустроенное, более слаженное, строго подвластное единоначалию, но всё-таки ополчение, в чём ему ещё предстоит убедиться на опыте, о полиции, тюрьмах и государственном, а не боярском суде некогда и помыслить, уже двадцать лет на всех украйнах не стихает война, вот почему и сам Иоанн никаких новых средств придумать не может, поскольку просто-напросто не имеет возможности, опираясь на постоянную армию, лишить подручных князей и бояр их вооружённых дружин и удельных полков. Ему приходится действовать в духе всё тех же уходящих удельных времён, то есть идти войной на конюшего Фёдорова, затеявшего заговор против него, нацеленный на государственный переворот, но всё же ему удаётся придумать кое-что новое. Он не позволяет крамольному подданному поднять против себя все его вооружённые силы и затеять резню с безоглядным насилием, грабежами, пожарами, полоном и угоном скота, как делывалось Шемякой и прадедушкой Василием Тёмным. Он решает внезапным ударом разгромить его по частям, да и то не все его вооружённые силы, тем более в прямом, открытом бою, исход которого нередко решают не воины, но судьба. Он всего лишь намеревается снять верхушку, всякого рода мелких начальников, ключников, дворецких и сотников, без которых никакому князю или боярину полк не подняты Его повелением предварительно в полном секрете составляются поимённые списки всех тех, кто должен погибнуть от меча этого неизбежного, но непривычного, странного и, безусловно, страшного правосудия. Нынче уже невозможно установить, из каких соображений кто-то попадает, а кто-то не попадает в эти доморощенные проскрипции. Можно только с некоторой долей вероятности предположить, что все эти зимние и весенние месяцы в недрах особного двора ведётся тайное следствие, одних опрашивают, других допрашивают, третьих пытают, добывают разрозненные, более или менее достоверные сведения о тех, кого именно конюший Фёдоров вовлёк в заговор с целью свержения законного царя и великого князя, кого поставил в известность, кого из своих людей держал наготове, кто из них должен был взять под стражу царя и великого князя и конвоировать его в польский плен, ведь и конюший Фёдоров далеко уже не безрассудный витязь удельных времён, который поднимал свой полк на авось и ввязывался в кровавую сечу, твёрдо уверенный в том, что исход её в воле Бога, конюший Фёдоров тоже одной ногой стоит в новом времени и перед тем, как решиться на свержение законного государя, тоже обдумывает каждый свой шаг. Не все заподозренные участники мятежа оказываются в удобных для внезапного налёта местах. Князь Владимир Курлятев и князь Фёдор Сисеев командуют полками на литовской украйне, где любое столкновение с ними опричных дружин может накликать нападение с той стороны. По этой причине Владимира Курлятева и Фёдора Сисеева с Григорием Сидоровым в придачу направляют на верхний Дон ставить против крымских татар новую крепость Донков на линии заокских крепостей Алатырь — Новосиль. Затем обдуманный план неожиданно приводится в действие. В Коломне, головной вотчине конюшего Фёдорова, появляется Фёдор Басманов и на месте уничтожает всех тех, кто попал в страшный список, а с ними и тех, кто, обязанный службой, приходит «на пособь» своему воеводе. В Губин Угол с отрядом конных опричников скачет Малюта Скуратов-Бельский. Сам Иоанн со своими отборными сотнями идёт походом на Бежецкий верх, где расположены самые обширные, самые богатые вотчины конюшего Фёдорова, заранее с подленькой целью переписанные в собственность монастыря, может быть, именно потому лично идёт в эти края, чтобы избежать ненужного столкновения с иноками, тоже нередко вооружёнными, и предотвратить грабежи, поскольку где же и поживиться, как не в монастырской казне. Вместо привычной сечи удельных времён с выбором ровного места, боевыми порядками, знамёнами, речами и яростными атаками предприятие нового времени по усмирению вышедшего из повиновения подданного превращается в мелкие стычки, предвестие уверенного в себе государства, которое без особых хлопот производит арест уже безоружных людей. Опричники, превосходящие обречённых на смерть и числом и уменьем, убивают на месте каждого, на кого указано предварительным следствием, а заодно и всех тех, кто поднял оружие, боярские хоромы и житницы грабятся, как в заправской войне, к одежде убитых непременно пришпиливается записка, которая извещает родных и соседей, кто именно и за какую вину понёс наказание согласно царскому повелению, и опричники уходят так же стремительно, как и пришли, оставляя живым последние заботы о мёртвых, причём выясняется, что безжалостная коса смерти и разорения не коснулась ни одного землепашца, зверолова и рыбаря, поскольку грозный царь Иоанн со своим народом, давшим ему право казни «волков», не воюет и не станет никогда воевать. Выясняется и ещё одно поразительное, для того грубого, далёкого от правил гуманности времени необычное обстоятельство: в те самые дни, когда французы, сцепившиеся в гражданской резне, во имя избранной ими идеи о Боге и церкви без суда и следствия убивают первого встреченного из своих соотечественников, если у того иная идея о Боге и церкви, Иоанн воспрещает предавать смерти кого-либо из тех, кто не заподозрен в измене, и послушные его царской воле опричные воеводы, возвратившись в Александрову слободу, подают царю и великому князю полные списки преданных смерти его повелением, с обозначением имени и фамилии, лишь изредка присовокупляя «как на духу», точно он может проверить и действительно проверяет правдивость их донесений: «отделано 17 человек, да оу 14 человек по роуки отсечено», «отделано 13 человек, да оу семи человек по роуки отсечено», по всей вероятности, обозначая в таких выражениях тех, кто не попал в списки изменников, но поднял оружие, придя «на пособь» своим хозяевам или друзьям. К шестому июля 1568 года в этих скорбных списках убиенных или получивших увечья оказывается 369 человек, исключительно военные, служилые, конные и оружные люди, способные себя защитить и часто защищающие себя в беспорядочном, скоротечном, неравном бою, так что кое-кто из них погибает с жёнами и детьми, да несколько дьяков и управителей разного ранга, либо тоже замешанных в крамольное дело, либо случайно подвернувшихся под горячую руку обезумевших от пролитой крови убийц.