– А, так ты схлопотал Нобелевку?

– Я не размениваюсь на мелочи. Эти простолюдины конфисковали все мое имущество, за ненадобностью оставив мне лишь карманный томик Торы.

– И именно он является источником твоего богатства?

– Представь себе, да!

– Я всегда преклонялся перед твоим искусством делать деньги из ничего!

– Не богохульствуй! По-твоему Тора это ничто? Лучше послушай. Для осуществления нашего плана нам нужна была гроза, и вот мы дождались ее. Племя пережидало непогоду в ближайшем лесу. Я видел, как простолюдины вздрагивали при каждом раскате грома и что-то пищали, поглядывая на небо. Они просили пощады у своего идола… После грозы Рафаэль попросил Эла собрать племя на берегу озера и позволить мне выступить перед ним. И обязательно принести с собой тельца. После некоторых колебаний Эл уступил просьбе родственника.

Когда-то я занимался в драмкружке. Мои успехи были незначительны, но кое-чему я научился. Например, созданию драматического эффекта. Я умело держал паузу, и никто из присутствующих не смел шелохнуться. Мои слова грохотали, словно только что затихший гром. Я иерихонской трубой оглашал окрестности. Некоторые падали на колени, но я повелительным жестом поднимал их и возвращал в строй. А сказал я им, что получил веление свыше и что мы (мы!) должны стать великим и многочисленным народом, светочем и примером для других. Но для этого мы должны встать на путь истинный и соблюдать законы, предписанные Творцом, и нет Бога кроме Бога… Я шпарил заповеди наизусть. Кое-где переврал случайно, кое-что просто пропустил по забывчивости, но некоторые заповеди, особенно касающиеся построения Ковчега Завета и его содержания, исказил вполне сознательно. Ведь в птичьем языке не имелось слова «золото», и надо было подробно объяснить, какой материал требуется для Ковчега… И вот наступил решающий момент. На кон было поставлено все, и дело даже не в том, примет ли племя нового Бога, а что сделает со мной старый, если этот номер не пройдет…

– И сломаем мерзкого идола, и примем завет Бога нашего!

Надо было видеть, с какой радостью простолюдины крушили своего тельца, но больше всех меня удивил Эл своей мудростью – увидев энтузиазм своих подданных, он, как истинный вождь, возглавил процесс свержения ложного божества. «Благословен Господь, Бог наш, Владыка мира…» – пищал он громче всех. Это мне Рафаэль перевел…

– Шавуот да и только, дарование Торы, – сказал я, пока Шмулик допивал колу. – Шмуэль-рабейну.

У Шмулика зазвонил мобильник.

– Yes, – сказал он по-английски, а затем еще три раза с некоторым интервалом повторил: – Yes, yes, yes!

Отключив телефон, он тяжело вздохнул и сказал:

– Прости, меня ждут.

– Но ты же не досказал! – взмолился я.

Шмулик выразительно посмотрел на часы.

– Да я почти закончил. Уж не знаю, где они все это прятали, но притащили не менее сотни килограмм золота. Мы с Рафаэлем снарядили целую экспедицию и под покровом ночи доставили груз в Консепсьон. Там мы отпустили носильщиков, надеюсь, они с Божьей помощью благополучно вернулись в племя, а нам предстояло заказать Ковчег Завета.

– Так правы те, кто считает, что Ковчег Завета следует искать в Израиле?!

– Не совсем. Его половина в Америке: мы честно поделили добычу с Рафаэлем, – сказал Шмулик, пожимая мне руку. Он подошел к своему роскошному автомобилю и, уже открыв дверцу, крикнул: – Ну а ты-то как?

– Будет хорошо! – ответил я, мысленно превращая свой «форд» в «понтиак». «Форду» это понравилось.

Так вот почему Шмулик говорил по-английски. Его, наверное, затребовал господин посол… И машина, конечно, посольская. Жаль, не догадался взглянуть на номер. Простолюдин это я. Обвести меня вокруг пальца ничего не стоит. Чертов Барон Мюнхгаузен!

Я решительно сдвинулся с места, вошел в подъезд, забыв проверить почтовый ящик. Лифт был занят, и я взлетел на четвертый этаж, прыгая через ступеньку. Злость перерабатывалась в кинетическую энергию.

Я вломился в собственную квартиру. Шон уже вернулся из шахматного кружка.

– Папа, папа! Знаешь, что случилось?

– Нет.

Лучшая новость – отсутствие новостей. Я стремглав добрался до дивана, но по телевизору уже рассказывали про погоду, причем явно повторяли вчерашнюю запись.

– Так что же случилось? – спросил я сына, приглушив звук у телевизора.

– В Патагонии нашли потерянное колено!

– Да ты что?! Не может быть!

– Они молятся единому Богу, носят на голове фиговые листки и делают обрезание!

– И главным пророком у них пророк Шмуэль?

– Откуда ты знаешь, папа?

– Догадался. И что теперь?

– Они находятся на первобытном уровне развития, бронзовый век!

– И их привезут в Израиль?

– Нет. Когда им рассказали, что есть еще страна, где люди исповедают иудаизм, они посовещались и предложили нам перебраться к ним. Места всем хватит. Там столько озер в округе.

– Понял, – сказал я, кажется, в первый раз обманув сына.

Наталия ИПАТОВА

ВРЕМЯ НЕВИННОСТИ

Человек в смешном костюме бродил по горам, размахивая руками и иногда подпрыгивая от возбуждения. Видно было, что он ничуть не затруднен неверной извилистой тропой, и альпеншток в его руке дирижировал горам и небу, и кустам альпийских рододендронов, как будто именно этот альпеншток заставлял птиц петь, а ручьи – звенеть. И когда в одной из долин проглянули черепичные крыши крохотной деревеньки с возвышающимися над ними колокольней и крышей ратуши, человек в широте душевной стал дирижировать и ими, и даже говорил с ними вслух.

Ответа он, впрочем, не ждал.

Следует сказать, пожалуй, почему его костюм был смешон. Это не был костюм клоуна, который редко вызывает усмешку у взрослого человека, потому что надевающий костюм клоуна явным образом заявляет о своем намерении быть смешным. На человеке была обычная пиджачная пара, но – ярко-коричневого цвета, в этих краях хозяйки так испокон веку красили домотканый холст. Длинный мясистый нос его седлали очки в толстой черной оправе, седые волосы окружали лысину и собственною волею стремились к небесам.

Этот человек определенно был счастлив.

− Величие и вечность! – восклицал он, тыча альпенштоком в облака. – Непреложность нравственных законов, коренящихся в базисе сотворенного мира! Добро, отделенное от зла так же, как свет отделен от тьмы, а суша от моря!

Он опустил взгляд на деревушку, утопавшую в зелени далеко внизу, казавшуюся отсюда такой крошечной, что впору ей уместиться на его ладони.

− И малое, − продолжил