Хорошо бы задремать хоть на часок, но на душе тревожно. Где-то наверху, видимо, далеко от дома, слышались редкие выстрелы и человеческие крики. Панова говорила себе, что ей и хозяйке Марии бояться нечего. Дом бедный, поживиться тут нечем. Незнакомые вооруженные люди, нагрянувшие в поселок вчерашним вечером, если и сунуться сюда, не задержатся надолго. Из лачуги, построенной из кирпича-сырца, можно унести разве что домотканые половики, несколько мешков с шерстью и луком, да еще забрать из летней кухни алюминиевую посуду.

Хозяйка оказалась человеком не слишком болтливым, но, слово за слово, рассказала что тут и как. Населенный пункт Турык некогда был большим поселком в четыре сотни дворов, отсюда до Аральского моря, если брать напрямик, всего верст тридцать с небольшим. Раньше здесь помещалась контора рыболовецкой артели «Харнак», плели сети и ремонтировали дизели. Золотой век поселка закончился в ту пору, когда Мария еще в школу ходила. Рыба в Каспии перевелась, да и само море почти все высохло, превратилось в соленую лужу, в которой баран не утонет. Рыбаки разъехались, школу закрыли. Осталось тридцать дворов, где живут люди. А, может, и того меньше. Остальные дома пустуют.

Панова, изредка поднимала взгляд на хозяйку, гадала про себя, сколько ей лет. Тридцать? Все пятьдесят? Или больше? Лицо худое, дочерна загорелое, лоб в глубоких морщинах, руки натруженные, но молодые и сильные. И босые ноги, покрытые слоем красноватой пыли, тоже жилистые и крепкие.

Временами хозяйка закрывала лицо руками, словно готовилась заплакать, но не плакала. Сидела на топчане, раскачиваясь из стороны в сторону, и тихо стонала, будто зубы ныли.

– Можно я умоюсь?

Мария не ответила, продолжая стонать и качаться. Воды в хозяйкиной бутыли оставалось еще около литра, хватит лицо сполоснуть и напиться останется. Не дождавшись ответа, Панова плеснула в пригоршню из горлышка на ладонь. Намочила лицо, вытерлась подкладкой пиджака. И тут вспомнила, что в женской сумочке, лежавшей в рюкзаке, сохранилось зеркальце.

Придвинув поближе свечу, она порылась в брезентовом мешке, нашла косметичку. Глянула в зеркало и не узнала себя. На Панову смотрело чумазое бесполое существо, щеки в разводах грязи, нос сделался сизым от солнечных ожогов и облез. Щеки обветрили, сделались грубыми, как наждачная бумага, в кожу въелась красноватая пыль, губы растрескались до крови, в уголках рта выступил белый налет. Глаза красные, как у кролика, ресницы и брови обгорели, когда позапрошлой ночью она пыталась развести костер из хвороста, вспыхнувшего, как порох.

– Господи…

Панова бросила зеркальце в сумочку. Чтобы умыться нужно полведра воды, не меньше. Интересно, что бы сказал шеф-редактор газеты, если бы увидел ее такую. Наверное, в ужасе отшатнулся, перебежал на противоположную сторону улицы. Разумеется, не узнал бы в этой грязной бродяжке, опустившейся на самое дно жизни, заведующую отделом светской хроники Леночку Панову. Если хозяйке на вид полтинник, то Панова выглядит старше. Куда старше… Пожалуй, навскидку ей можно дать лет семьдесят. Хозяйка впустила ее в дом, потому что было темно, Мария, не успела разглядеть ее лицо и испугаться.

Пановой самой вслед за хозяйкой хотелось застонать в голос, но она, не поддавшись эмоциям, вытащила из бумажника крупные деньги, свернули их трубочкой. Запустив руку во внутренний карман пиджака, разорвала искусственный шелк по шву, засунула деньги за подкладку. Сейчас это не восемьсот баксов, это нечто большее. За подкладкой – обратный билет в цивилизованную жизнь, билет к людям.

Сверху больше не раздавалось ни выстрелов, ни криков. Тишина такая, что слышно, как потрескивает сальная свеча. Но подниматься наверх еще рано, надо убедиться, что опасность миновала, надо выждать время. Хозяйка больше не стонала, уставилась тусклыми глазами на пламя свечи и молча кусала губу.

– Мария, расскажи, как вам тут живется, – Панова слишком устала, чтобы сопереживать чужим бедам, но эта гнетущая тишина хуже жалоб на жизнь. – А потом я о себе расскажу. Ну, пожалуйста. А то… А то мне страшно.

– Расскажу. Только веселого я мало знаю.

Фарзали, муж Марии, в прежние хорошие времена работал помощником заготовителя в потребительской кооперации, но нет давно ни работы, ни той кооперации. Муж и сын Марии, которому пошел пятнадцатый год, отправились на юг на заработки. За триста верст отсюда, возле Угренча, тогда строили кошары для овец и животноводческую ферму, но оба пропали где-то по дороге, до места так и не добрались. Через год прошел слух, будто мужа и сына убили то ли милиционеры, то ли бандиты.

– Это как: милиционеры убили? – прошептала Панова.

– Обычно, – хозяйка всхлипнула. – Взяли да и убили.

Правда, Мария слухам не верит, продолжает ждать. Ведь бывали случаи, когда люди возвращались после пяти, а то и десяти лет разлуки. Если муж с сыном приедут обратно с деньгами, может быть, они всей семьей уедут отсюда навсегда. Только вот, пока не знают, куда ехать. То ли на юг в Денау, там, говорят, строят железную дорогу и можно прокормиться работой, то ли в Гузар. Там у мужа есть хороший друг – большой человек в городе, вроде как начальник. Держит на центральной площади свою палатку, торгует вяленой кониной и фруктами, и еще одну точку хочет открыть на продуктовом рынке. Только разрешения третий год все не добьется.

– А чего ж ты сама не уехала? – решилась на вопрос Панова. – Раньше? До замужества?

– Было б куда, давно уехала, – женщина неожиданно задрала подол халата и разрыдалась в него. – Если бы вернулся Азизбек…

Мария горько рыдала, всхлипывала и трясла головой. Панова вытащила из кармана пистолет и, привстав, сунула за пояс джинсов. Уже не в первый раз Мария называла мужа разными именами и сына дважды окрестила Федором и один раз Иваном. Наверняка хозяйка слегка сдвинулась, когда получила весть о гибели родных. Лене хотелось утешить хозяйку, но где взять нужные слова. И есть ли они, эти слова в человеческом языке? Большой вопрос.

– Они вернутся, – прошептала Панова. – Главное – это верить… И ждать.

– Верить… Только во что верить?

Женщина перестала плакать, приложила палец к губам, зажала ладонью нос и застыла на своем топчане, будто услышала команду «замри». Панова прислушалась, сверху доносился неясный шум, будто автомобильный двигатель заработал где-то рядом. По спине пробежал холодок, а ноги сделались тяжелыми, снова навалилась усталость и страх, пережитый ночью в степи.

– Не бойся, – прошептала Панова. – Только не бойся. Нам ничего не сделают. И взять тут нечего. Посмотрят и уйдут.

Она снова вспомнила о деньгах за подкладной пиджака. Но вещи и консервы, оставшиеся в мешке, тоже отдавать нельзя. В сумочке ее паспорт, редакционное удостоверение, права. Там карманный компьютер и другие полезные мелочи, которые могут пригодиться. Панова крепко завязала тесемки, стянув горловину рюкзака и, встав на карачки, засунула его под топчан. Мария, обхватив лицо руками, тяжело всхлипывала. Шаги наверху сделались ближе, с потолка посыпался песок. Панова задула свечу и затаилась в дальнем углу.