— Это не самое лучшее поле для экспериментов, —сказал ему Волк. — Если хочешь кого-нибудь убить, пронзи его мечом. Будемнадеяться, что такого рода ситуация не будет возникать у тебя часто.

Они остановились у бегущего по замшелым камням ручейка инапоили коней.

— Видишь ли, Гарион, — объяснил Волк, —конечная цель Вселенной — создавать новое. Она не позволит тебе идти следом ирассоздавать то, что она с таким трудом создала. Когда ты кого-нибудь убиваешь,ты в действительности лишь видоизменяешь его. Ты превращаешь его из живогосущества в существо мертвое. Оно никуда не девается. Чтобы рассоздать его, тыдолжен был бы начисто вычеркнуть его из мира. Когда ты чувствуешь в себежелание сказать кому-нибудь «исчезни», «сгинь» или «не будь», ты подходишьвплотную к грани, за которой саморазрушение. Это — главная причина, по котороймы держим свои эмоции под постоянным контролем.

— Я этого не знал, — признался Гарион.

— Теперь знаешь. Не пытайся рассоздать даже малейшийкамешек.

— Камешек?

— Вселенная не делает различия между камешком ичеловеком. — Старик сурово посмотрел на него. — Твоя тетка вот уженесколько месяцев пытается объяснить тебе, что нужно сдерживать свои чувства, аты каждый раз начинаешь с ней воевать.

Гарион повесил голову.

— Я не знал, к чему она клонит, — сказал онвиновато.

— Потому что ты не слушаешь. Это твой большойнедостаток, Гарион. Гарион покраснел.

— Что было, когда ты первый раз обнаружил, что можешь…ну… делать это? — быстро спросил он, желая сменить тему.

— Это была глупость, — отвечал Волк. — Таквсегда бывает в первый раз.

— Что это было? Волк пожал плечами.

— Я хотел сдвинуть большой камень. Рукам моим и спинеэто не удавалось, а вот разум был уже достаточно силен. После этого у меня неосталось иного выбора, кроме как научиться жить с этим, ибо, выпустив этонаружу, ты уже не можешь запереть его обратно. С этой минуты жизнь твояменяется, и ты должен учиться самообладанию.

— В это всегда все и упирается?

— Всегда, — сказал Волк. — На самом деле этоне так сложно, как кажется. Взгляни на Мендореллена. — Он указал нарыцаря, который ехал рядом с Дерником: оба увлеклись разговором. —Мендореллен — славный парень: прямой, искренний, невероятно благородный. Нобудем честны: голову его не посещала ни одна мысль — до недавних пор. Теперь онучится побеждать страх и, учась, вынужден думать — вероятно, впервые в жизни.Для него это болезненно, но он это делает. Если Мендореллен с егоограниченностью учится побеждать страх, то уж ты, конечно, способен овладетьдругими чувствами. Все-таки ты немного сообразительнее.

Силк, ехавший впереди дозором, вернулся.

— Белгарат, — сказал он, — примерно в лиге отнас есть нечто такое, на что, по-моему, стоило бы взглянуть.

— Хорошо, — ответил Волк. — Обдумай то, что яговорил, Гарион. Мы еще вернемся к этому разговору. — И они с Силкомгалопом поскакали вперед.

Гарион раздумывал над словами старика. Более всегоостального тревожила душу грандиозная ответственность, которая навалилась нанего вместе с непрошеным талантом.

Жеребенок трусил за ним, то убегая за деревья, товозвращаясь. Его копытца часто-часто топотали по влажной земле. То и дело оностанавливался и глядел на Гариона любящим, доверчивым взором.

— Перестань, — сказал ему Гарион.

Жеребенок унесся прочь.

Се'Недра пришпорила лошадь и догнала Гариона.

— О чем вы говорили с Белгаратом? — спросила она.Гарион пожал плечами.

— О многом.

Она тут же насупила брови. За несколько месяцев знакомстваГарион научился отлично различать эти мгновенные сигналы опасности. Ему былоясно, что принцесса нарывается на ссору, и с удивлявшей его самогопроницательностью он угадывал причины её враждебности. То, что произошло впещере, оказалось для неё тяжелым потрясением, а она этого не любила. Что ещехуже, принцесса несколько раз пыталась подольститься к жеребенку, явно желаяединолично завладеть любовью малыша. Жеребенок же упрямо не замечал её; вниманиеего было так захвачено Гарионом, что он даже к матери шел, только еслипроголодается. Се'Недра не любила, чтобы её не замечали, даже больше, чем нелюбила потрясений. Гарион с огорчением осознал, как мало у него шансов избежатьссоры.

— Я, конечно, не желаю лезть в личную беседу, —сказала она с вызовом.

— Мы ни о чем личном не говорили. Мы говорили очародействе и о том, как избежать нежелательных последствий. Я не хочу большеделать ошибки.

Она обдумала услышанное, ища скрытое оскорбление. Егокроткий ответ разозлил её еще сильнее.

— Я не верю в чародейство, — заявила она. В светенедавних событий это прозвучало полной нелепицей, и она поняла это, едвадоговорив. Брови её снова сошлись на переносице.

Гарион вздохнул.

— Ладно, — сказал он. — Ты хочешь ссоритьсяиз-за чего-нибудь определенного или мы просто будем ехать и орать друг на другабезо всякого повода?

— Орать? — Голос её стал выше на несколькооктав. — Орать?

— Визжать, если тебе больше нравится, — сказал онпо возможности обиднее. Раз уж ссора все равно неизбежна, он желал несколькораз поддеть её до того, как она перестанет что-либо слышать.

— ВИЗЖАТЬ?! — завизжала она.

Ссора продолжалась с четверть часа, пока не подъехали тетяПол и Бэйрек и не растащили их, и, надо сказать, получилась так себе. Гарионбыл слишком занят своими мыслями, чтобы вкладывать подлинное чувство воскорбления, которые бросал Се'Недре, а она — слишком раздражена, чтобы упрекиеё получались по обыкновению едкими. Под конец все вылилось в однообразнуюперебранку. «Испорченная девчонка» и «тупой мужлан» — бесконечным эхомотдавалось от близлежащих гор.

Вернулись господин Волк с Силком.

— Что за крик? — спросил Волк.

— Дети тешатся, — отвечала тетя Пол, выразительноглядя на Гариона.

— Где Хеттар? — спросил Силк.

— За нами, — ответил Бэйрек. Он обернулся квьючным лошадям, но высокого олгара нигде не было видно. Бэйрекнахмурился. — Он только что был здесь. Может, он остановился, чтобы датьлошади отдохнуть или еще зачем-либо.