Хизаши освободил руку и поправил смятую ткань.

– А ты прекрати вести себя так.

– Как?

– Не понимаешь? Ты ученик величайшей школы оммёдо и экзорцизма, но едва приблизился к родным краям, как стал мальчишкой, у которого ни гордости, ни здравого смысла.

– Это неправда! – Кента сжал кулаки.

– Эти люди смотрели на тебя со страхом и уважением, а ты что? «Это всего лишь я, Кента», – передразнил Хизаши. – Они теперь тебе не ровня.

– При чем здесь ровня, не ровня? – разозлился Кента. Слова Хизаши, ему не нравились. – По-твоему, если я ушел из деревни, а они остались, я теперь выше них? По-твоему, все, что важно, это статус? Не ожидал от тебя такого!

– Ты сам тянешь себя вниз, – разочарованно вздохнул Хизаши. – Но вижу, ты не готов этого заметить.

Он отвернулся и пошел дальше один. Кента кое-как расслабил пальцы, в ужасе от того, что был готов ударить друга, если бы тот продолжил настаивать на своем. От Кенты ускользал смысл его речей, гнев заслонял мысли, и само то, что Кента разозлился, пугало. Хизаши не может быть прав, иначе та уверенность, которую Кента обрел вдали от дома, слетит с него как проржавевший насквозь доспех.

Он вернулся затемно, мама и Хизаши пили чай на террасе, наслаждаясь медленно увядающим теплом. Мацумото сидел на том месте, на котором, по воспоминаниям Кенты, сидел когда-то отец, от его чашки поднимался пар, и Хизаши не спешил пить, грея пальцы о ее теплые бока.

– Кента! – мама махнула рукой, подзывая его. – Подойди-ка, сынок. Попей с нами чаю.

Было стыдно перед Хизаши, хотя он и сам хорош. Приблизившись, Кента опустился рядом с Мацумото, а тот ни словом, ни жестом не показал, что затаил обиду. Хотя и особого дружелюбия тоже не проявил. Впрочем, подумал Кента, когда это Хизаши проявлял к кому-то особое дружелюбие?

– Мама, отец сильно изменился? – спросил он, и руки, протягивающие ему чашку, задрожали. – Ты помнишь его прежним. Скажи, тебе не показалось, что он… что он какой-то не такой?

– Тринадцать лет прошло, – вздохнула она, отвернувшись. – Люди меняются и за меньший срок. Даже ты, Кента. Ты тоже изменился, хотя успела миновать всего одна зима в разлуке.

– И все же…

– Сугуру… Твой отец не был дома слишком долго, он отвык от него, от меня. Я не знаю, какого ответа ты ждешь. Изменился ли он? Да.

– Ты не думала, что это, – Кента сглотнул, – не отец?

Вопрос рухнул между ними, заставив всех вздрогнуть. Мама опустила голову и едва слышно прошелестела:

– Что за глупости? Как я могу не узнать своего мужа?

И правда. Кента жалел, что решился на такие расспросы, терзая мать еще больше, но и поступить иначе не мог – недавние слова Хизаши засели в нем ядовитыми иглами.

Приятный вечер на свежем воздухе был безнадежно испорчен. Мама ушла спать пораньше, чтобы до рассвета наведаться в святилище и вознести молитву ками, а после успеть проводить сына в дорогу. Мацумото ушел молча, и сегодня не стоило и пытаться пойти на контакт. Нет, не таких чувств он ожидал от возвращения домой. Он просидел на террасе до тех пор, пока над крышей не завис тонкий месяц и воздух совсем не остыл.

Он не успел спросить, что стало с семьей Айко. А еще не понимал, почему люди так отнеслись к нему сегодня, будто он для них теперь чужак, пусть и вызывающий уважение. Или есть более подходящее слово – благоговение. Правда ли дело в том, что у него теперь иной статус, выше, чем у тех, с кем рядом он вырос? Эта мысль вызывала печаль.

В итоге он поспал всего несколько часов перед рассветом и, проснувшись, застал Хизаши с гребнем в руке.

– Хочу есть, – заявил он. – Твоя мать рано ушла и не оставила ничего.

– А… – Кента с трудом сел и пригладил вихры. – Сейчас я что-нибудь приготовлю, подожди.

Хизаши молча провел гребнем по волосам и стянул их в высокий хвост алым шнурком. Не в его привычках – вставать так рано без напоминаний, и все же он был бодр, в отличие от Кенты. Тот убрал футон и отправился готовить завтрак. Солнце еще не взошло, но сумрак медленно рассеивался. Кента развел огонь в очаге и подвесил над ним котелок с водой, кипятиться. Он так давно не оставался дома один, что будто бы заново учил, где что лежит. Вот оконная рама вспыхнула мягким желто-розовым светом, утро проникало в дом, наполняя его теплом и уютом. Хизаши устроился за столом, скрестив ноги, и наблюдал за каждым действием Кенты немигающим взглядом.

– Значит, Сотомичи.

Он первым нарушил затянувшееся между ними молчание, и Кента спрятал улыбку в паре над очагом.

– Да. Но что это значит?

– Имя? Название рода? – предположил Хизаши. – Все, что угодно.

– Место? – Кента задумчиво почесал щеку.

– В Ямато сотни крупных поселений и тысячи мелких. И еще больше тех, о которых вообще никто не знает. Подсказка так себе.

Сотомичи – единственное слово, написанное на окровавленном листке бумаги, и Кенте, понятия не имевшем о том, какой он, его отец, оно ничего не говорило. Матери тоже.

– Сотомичи… – повторил Кента тихо, помешивая суп. – Может, это человек, которому отец доверяет?

– Или человек, которого стоит опасаться.

– И то верно.

Хизаши первым повернулся к выходу, а после и Кента отложил варево, почувствовав, что к дому кто-то приближается. Он вышел на улицу и застыл перед толпой деревенских – их соседей, – но глядя на них сейчас, видел не знакомые лица, а черные силуэты, будто в том самом кошмаре.

– Зачем ты вернулся? – спросил Сатоши, угрюмый мужчина, недавно похоронивший жену. – Мстить будешь?

За спиной неслышно возник Мацумото, но на свет не вышел. Кента едва поборол желание шагнуть назад, спрятаться за ним.

– О чем вы говорите? Какая еще месть? – Кента смотрел в их лица, но они будто размывались перед глазами.

– А то как же иначе? – проворчала его невестка. – Нарочно же ушел к колдунам, чтобы вернуться с силой. Это и дураку ясно.

Со стороны деревни приближалась другая группа людей под предводительством Ханы.

– Да что же вы творите? – воскликнула она еще издалека. – Мало вам было прогнать мальчика? Теперь-то вам чего от него надо? Айко нет, и это не он ее убил, а мы с вами.

Деревенские поделились на две неравные части – обвинителей и защитников. Было настолько тяжело снова оказаться под этими колючими взглядами, слушать обидные слова, что голова пошла кругом. Разве он чем-то дал