– Нам надо отдохнуть, – услышала я тень своего голоса.

Амэе тоже досталось. Она не стала со мной спорить. Мы легли вдвоем, свернувшись клубком. Нам не дали даже футона, даже татами[23], на полу только лежало какое-то старое покрывало. Из приоткрытого окна звучали музыка, хриплый мужской смех и голоса работниц госпожи Сато.

Я закрыла глаза.

Сон не развеялся. Ни в это, ни в следующее утро.

Нас будили на рассвете. Нужно было самим готовить, шить одежду, убирать за собой и работать по хозяйству… Я впервые держала в руках швабру и работала очень медленно. Когда голова перестала болеть, и я немного пришла в себя, то только и думала о том, что же делать дальше. Все строила за нехитрой работой планы о том, как сбежать, но стража на выходе бдила неусыпно. Сам чайный дом стоял прямо у дороги, и вокруг не было домов.

В работе было утешение: уже к обеду я уставала так, что ни о чем больше не могла думать, кроме как о сне. Словно не было никогда никакой Соль ши Рочи.

После обеда начинались уроки танцев и музыки, а поздно вечером – «любви и покорности».

Мы садились в комнате напротив госпожи Сато, и начиналось «занятие». Его вела одна из старших юдзе дома, она представилась Акико.

– Мужчины не любят грустных и сложных. Всегда улыбайтесь! Чтобы понравиться господину, девушка должна быть легкой, как лепесток, и, подобно лепестку вишни, плыть туда, куда повернет поток. Большинство любят покорность. Не смотрите мужчине в глаза, будьте скромными. Не давите и не пытайтесь разговорить того, кто говорить не хочет, лучше предложите ему послушать игру на инструменте или заварите чай…

Однажды Акико попросила меня повторить, я не смогла, и она наотмашь ударила меня по лицу. Меня еще никогда не били. Даже когда на нас напал Хэджайм…

– Не смейте! – Амэя вскочила на ноги, повиснув на занесенной надо мной рукой. – Не трогайте ее!

– Ах ты паршивка! – ахнула Акико, и досталось уже ей. – Из вас никогда не выйдут танцовщицы! Непослушные! Только шлюхи! Шлюхи и уборщицы!

– Заткнись, – глухо сказала я, впервые заговорив с юдзе в чайном доме Сато. – Ты не имеешь никакого права.

И меня снова ударили по щеке, грубо откинув в сторону Амэю.

Другие ученицы кивали и смеялись одинаковым смехом, с одинаковыми холеными лицами, в одинаковой алой одежде, с одинаково убранными волосами…

…Мы решили бежать в тот же вечер. Воздух в комнате мне казался темнее с каждым вдохом. Я внезапно поняла, что меня никто не спасет. Только я сама. Дошло с ужасающей ясностью: отец не в отъезде, как обычно, его убили, и это навсегда. Он не вернется. Разве что через сотни лет в другом воплощении, когда его душа очистится от крови в Океане Душ.

Боги, что я делаю тут? Ведь все именно так, как хотел этот убийца. Это чудовище, Хэджайм. Отец мертв, а я послушно сижу там, куда он меня посадил, и мне в уши вливают эту липкую, мерзкую патоку: просто поддайся, подчинись, ты должна быть умнее и тише, будь послушной, и тебя не станут бить и, может, даже подарят тебе какие-нибудь сладости… Что еще нужно слабой девушке?

Что нужно мне?

Бежать. Для начала – бежать.

У нас не было никакого плана. Я ничего не придумала. Раньше мне приходилось сбегать только из-под надзора Амэи, а теперь… Я знала, что дом сторожат, но не знала, кто и сколько их. Но если ничего не сделать теперь…

Выйти за пределы комнаты и прокрасться мимо залы, где принимали гостей, в маленький сад, где госпожа Сато оценивала нас, как пригнанных на продажу лошадей…

Нас схватили почти сразу.

– Куда это вы? – раздался голос стражника. Он поймал меня за руку, второй кинулся за Амэей и обхватил ее за талию. Девушка завопила, и нас окружили надзиратели.

– Отпустите нас! Пожалуйста! У меня есть деньги, – умоляла я. – Отпустите нас! Я заплачу́!

Но нас вернули в комнаты, доложили обо всем, а утром выпороли. Несильно, но унизительно – выволокли полуголыми, разорвали на спинах платья и отходили тонкими бамбуковыми палками. Мне должно было быть больно, но было никак. Спина вибрировала от ударов. Было стыдно, страшно и горько, что так теперь будет всегда.

Вернуться бы в свою комнату. Лечь на футон и не выходить из комнаты… Пить чай с пирожными-зайчиками…

Позже к нам пришла сама госпожа Сато. Она принесла губки для умывания, розовую воду и успокаивающую мазь с алоэ.

– К чему такая забота? – огрызнулась я, когда она попросила меня показать спину. – Разве не вы приказали нас выпороть?

– Господин ши Тайра снимет с меня шкуру, если увидит на тебе шрамы.

– Господин ши Тайра может поцеловать в зад осла. Он чудовище.

Госпожа усмехнулась и села на принесенную с собой подушечку. От нее удушливо пахло геранью и пудрой. Я сжала губы.

– Амэя, уйди, – приказала госпожа Сато. Девушка строптиво раздула ноздри, но госпожа сделала голос мягким, спокойным. – Выйди, пожалуйста.

И она послушалась. Я спустила с плеч юкату, отвернувшись к приоткрытому окну. Вокруг бумажного фонаря кружило комарье.

– Ты привыкла получать то, что хочешь. Я чувствую это в тебе. Вижу по тому, как мозолятся твои руки от простой работы.

От прикосновений к ссадинам на спине хотелось выть от боли. Щипало. Я закусила губу.

– Мы здесь трудимся с утра до ночи, чтобы заслужить покровительство таких. Горько знать, что кто-то получает это по праву рождения. Но судьба – это клубок нитей в лапках Матери-Кошки. Никогда не знаешь, как спутается пряжа…

– Если вы что-то хотите сказать мне, говорите прямо.

Я вжала голову, ожидая удара. Но госпожа Сато была в хорошем настроении. Она снова усмехнулась.

– Твоя жизнь изменилась в одночасье, и мне очень жаль тебя. Мне жаль каждую мою девочку. Я стараюсь заботиться о них и дать лучшее будущее…

– И так, по-вашему, оно выглядит? Быть подстилкой…

Тут она все-таки меня шлепнула. Легонько, мокрой губкой по голове.

– Если хочешь получить что-то, тебе надо быть хитрой и уметь договариваться с совестью, цветочек. Я скажу так, чтобы ты поняла: если не хочешь до конца жизни драить полы и раздвигать ноги, чего ты так боишься, учись. Наблюдай. Ищи возможности. Овладей искусством любви и покорности.

– Я никогда не стану как вы. Я не буду покорной.

– Глупая, – вздохнула госпожа. – Ты не слушаешь. Это лишь искусство, которым можно овладеть. Никто не заставляет тебя влюбляться или становиться