главное, необходимостью сломать распространение организаций рабочего класса. Однако еще одно соображение состояло в том, что привлечение женщин на фабрики уничтожило их способность и желание к репродуктивному труду – настолько, что, если не найти какие-то средства, воспроизводство английского рабочего класса окажется в серьезной опасности. Достаточно почитать доклады о поведении фабричных работниц, периодически составлявшиеся государственными инспекторами в Англии в 1840–1880‐х годах, чтобы понять, что перемены в репродуктивном режиме не ограничивались вопросами здоровья и бойкости мужской половины рабочего класса.

Фабричные работницы, недисциплинированные, безразличные к домашнему труду, семье и морали, желающие хорошо провести те немногие часы, которые у них оставались от работы, готовые уйти из дома на улицу или в бар, где они курили и пили как мужчины, отчужденные от своих детей, замужние или незамужние – все они стали угрозой для производства стабильной рабочей силы, а потому их нужно было одомашнить. Именно в этом контексте «одомашнивание» семьи рабочего класса и создание домохозяйки из рабочего класса, которая работала дома целый день, стали государственной программой, обозначившей собой начало новой формы капиталистического накопления.

К 1850‐м годам, словно внезапно проснувшись и увидев, какова на самом деле фабричная жизнь, множество реформаторов стали возмущаться тем, что женщин вечно нет дома. Благодаря «защитному законодательству» они сперва устранили ночные смены для женщин, а потом изгнали замужних с фабрик, чтобы их можно было заново научить роли «ангелов очага», сведущих в искусствах терпеливости и подчинения, особенно поскольку работа, ставшая их судьбой, не оплачивалась.

Идеализация «женской добродетели», которая до конца XIX века оставалась прерогативой женщин из среднего и высшего класса, была, таким образом, распространена на женщин из рабочего класса, чтобы скрыть неоплачиваемый труд, которого теперь стали от них ожидать. Неудивительно, что в этот период мы наблюдаем новую идеологическую кампанию, пропагандировавшую среди рабочего класса идеалы материнства и любви, понимавшейся как способность к абсолютному самопожертвованию. Фантина, мать-проститутка из «Отверженных» Гюго, которая продает свои волосы и два зуба, чтобы прокормить младенца, стала истинным воплощением этого идеала. «Супружеская любовь» и «материнский инстинкт» пропитали собой весь дискурс викторианских реформаторов – наряду с жалобами на пагубное влияние фабричного труда на мораль и репродуктивную роль женщин.

Однако регулирование домашнего труда было бы невозможным без регулирования труда сексуального. Как и в случае домашнего труда, характерным для сексуальной политики капитала и государства на этой стадии стало распространение на пролетарских женщин принципов, которые уже регулировали сексуальное поведение женщин в буржуазных семьях. Первым среди этих принципов было отрицание женской сексуальности как источника удовольствия и денежной прибыли для женщин. Важной предпосылкой превращения фабричной работницы – проститутки (то есть в обоих случаях работницы платной) в неоплачиваемую жену-мать, готовую пожертвовать своими интересами и желаниями ради благополучия семьи, стало «очищение» материнской роли от любой эротической составляющей.

Это означало, что жена-мать должна наслаждаться лишь удовольствием «любви», понимаемой как чувство, свободное от всякого желания секса или вознаграждения. В самом сексуальном труде еще больше углубилось разделение труда между «сексом ради деторождения» и «сексом ради удовольствия», тогда как для женщин секс стал все больше связываться с антисоциальными качествами. И в США, и в Англии были приняты новые нормы по регулированию проституции, нацеленные на отделение «честных женщин» от «проституток», каковое различие ранее было стерто привлечением женщин к заводскому труду. Уильям Актон, один из сторонников реформы в Англии, отметил, насколько вредным является постоянное присутствие проституток в публичных местах. Очень важны причины, которыми он обосновал свои мысли:

Моя главная задача состояла в рассмотрении воздействия на замужних женщин знакомства на таких réunions [встречах] с порочным и расточительными сестрами, бахвалящимися тем, что, по их собственным словам, они живут «по первому разряду», то есть принимают внимание мужчин, свободно выпивают, прохлаждаются в лучших заведениях, одеваются богаче, чем позволяет им положение, имеют кучу денег, не отказывают себе ни в одном удовольствии или развлечении, не будучи скованными никакими домашними обязанностями или детьми. Какова бы ни была развязка этой истории, теперешнее превосходство распутной жизни не могло ускользнуть от внимания сметливого пола[267].

Инициатива Актона обосновывалась и другим опасением – распространением венерических заболеваний, особенно сифилиса, среди пролетариата:

Если читатель – благоразумный родитель, он меня обязательно поддержит; поскольку, если бы санитарные меры, мной защищаемые, действовали, разве не беспокоился бы он меньше о развитии своих сыновей с раннего детства и до возмужания? Государственные мужи и политэкономисты уже на моей стороне, ведь разве не ослабляются армии и флот, не изнашивается рабочая сила, не уничтожается даже и население тем злом, против которого я предлагаю выступить?[268]

Регулирование проституции означало медицинский контроль сексуальных работниц, который осуществлялся по образцу, принятому во Франции в первой половине XIX века.

Наряду с этим регулированием, благодаря которому государство при посредстве полиции и медиков стало прямым контролером сексуального труда, мы наблюдаем институционализацию проститутки и матери как отдельных, взаимоисключающих фигур и функций, то есть институционализацию материнства без удовольствия и «удовольствия» без материнства. Социальный курс начал требовать того, чтобы проститутка не становилась матерью[269]. Ее материнство следовало скрывать, выносить за пределы места работы. В литературе того времени ребенок проститутки обычно живет в деревне, под присмотром милостивых опекунов. Тогда как мать и супруга, то есть «честная женщина», должна была смотреть на секс как всего лишь на домашнюю услугу, супружеский долг, которого она не могла избежать, но который не должен приносить ей удовольствие. Единственный секс, дозволенный матери, – это секс, очищенный браком и деторождением, то есть бесконечными часами неоплачиваемого труда, секс без особого веселья и всегда сопровождавшийся страхом беременности. Отсюда и классический образ, переданный нам романами XIX века, – образ женщины, которая терпит домогательства своего мужа, стремясь ни в коем случае не потерять ауры святости, которую общество пожелало водрузить ей на голову.

Разделение сексуального труда и материнства стало, однако, возможным только благодаря тому, что капитал использовал значительное психологические и физическое давление. Судьба незамужней матери, «соблазненной и брошенной», которая вместе с превознесением материнских жертв стала весьма распространенным сюжетом литературы XIX века, служила женщинам вечным напоминанием о том, что нет ничего хуже, чем «потерять честь» и считаться «шлюхой». Но в то же время бичом, который лучше удерживал женщин на их месте, стали условия, в которых была вынуждена жить проститутка в пролетарской среде, поскольку она все больше изолировалась от остальных женщин и подвергалась постоянному государственному контролю.

Однако, несмотря на криминализацию проституции, попытки создать респектабельную семью рабочего класса долгое время ни к чему не приводили. Только незначительная часть